Святослав Воеводин - Евпраксия – святая грешница

– Если вам показалось, что я несправедлива по отношению к вам, то прошу прощения, барон, – сказала Евпраксия с достоинством. – Сейчас я не вижу причин, которые бы побуждали меня усомниться в вашей самоотверженности и преданности.

Горислав с силой бросил меч в ножны и пошел прочь, давая понять, что крайне недоволен затянувшимся разговором хозяйки с напыщенным немцем.

Они оба проводили его взглядом, а потом посмотрели друг на друга.

– Благодарю вас, барон, – сказала Евпраксия, скосив глаза в сторону. – Я непременно расскажу его величеству о вашем подвиге.

– Это не подвиг, Праксида, а лишь исполнение долга, – ответил фон Дюрент. – И долг велит мне заботиться о вас, как о собственной возлюбленной… – Дождавшись появления румянца на нежных щеках девушки, он предусмотрительно прибавил: – Или сестры.

– Я ценю вашу заботу, – пробормотала она, потупившись.

– В таком случае, Ваше Высочество, позвольте мне проявить эту заботу в полной мере, – продолжал барон. – Ибо признание казненного злодея не дает мне покоя. Тайна, известная двоим, перестает быть тайной. А мы подверглись нападению целой шайки головорезов, которые были осведомлены о том, что мы везем богатое приданое. Сколько еще нам встретится таких шаек на пути? И каково будет число нападающих в следующий раз? Полсотни моих рыцарей, конечно, стоят тысячи вооруженных варваров, но нападение может произойти в лесу или ущелье, где невозможно выстроиться в боевой порядок…

– Вы забыли о десяти дружинниках Горислава, – вставила Евпраксия.

Немец пренебрежительно поморщился:

– Полагаться на них нельзя. Они недисциплинированные и плохо обученные. Сегодня бились с врагом мои соотечественники, Ваше Высочество. Горислав со своим отрядом держался позади.

Лучше бы он этого не говорил. Доверие к нему, которое начало зарождаться в душе Евпраксии, моментально испарилось. Она собственными глазами видела, как дрались киевляне, и не считала, что они хоть в чем-то уступали людям фон Дюрента. И не удержалась от желания нанести ответный укол.

– Вряд ли победа была бы одержана без Горислава, – сказала она. – Он и его воины начали биться, когда ваши рыцари, барон, еще только приходили в себя и искали оружие. Насколько я могу судить, нападение отражали двадцать человек. И лишь половина из них была в немецких доспехах.

Это была чистая правда, а потому она подействовала на Фридриха фон Дюрента особенно болезненно. Хладнокровие в очередной раз изменило ему. Вместо того чтобы мягко склонить княжну на свою сторону, он разразился желчной тирадой в адрес Горислава и вообще всех русских, которых уподоблял грязным животным. И снова Евпраксия умело парировала нападки, произнеся холодно:

– Оскорбляя моих соотечественников, вы оскорбляете меня, барон. И не вам судить об опрятности после недавнего купания в болоте.

С этими словами она окинула многозначительным взглядом наряд фон Дюрента, который действительно смотрелся не самым лучшим образом. Он задохнулся, подавившись своей ненавистью. План втереться в доверие к Евпраксии окончательно провалился. Барон намеревался предложить ей свое общество на протяжении дальнейшего путешествия, однако теперь было поздно. Он заранее знал, каков будет ее ответ.

– Я искупаюсь и вновь буду чистым, – надменно произнес он, вскинув голову так высоко, что собственный нос частично заслонил от него собеседницу. – Грязная же деревенщина всегда останется грязной деревенщиной, сколько воды на нее ни лей.

Не позволив Евпраксии парировать выпад и нанести ответный, барон развернулся и пошел прочь. Она осталась стоять на месте, задыхаясь от гнева. Камень, брошенный в ее огород, достиг цели. Уже давно Евпраксия не чувствовала себя такой неряшливой и грязной.

Путешествие возобновилось лишь днем, потому что с утра зарядил дождь и походило на то, что он будет лить весь день, размывая дороги. Тучи плыли низко над лесом, задевая верхушки елей, воздух наполнился сыростью и прохладой. Убитых разбойников никому не пришло в голову хоронить, и казалось, что их мокрые лица кривляются в потоках стекающей по ним воды.

Обозники варили каши и похлебки, прикрываясь пустыми мешками. Один даже нахлобучил на голову перевернутую корзину, но Евпраксия, смотревшая в окошко, даже не улыбнулась. Томительные, нерадостные мысли бродили в ее голове, на душе было так же пасмурно, как снаружи. Девушка думала о том, что здесь, в чужих краях, она никому не нужна по-настоящему: ни людям, ни духам, ни божествам. Здешние птицы пели по-другому, цветы пахли иначе, деревья росли не так. А дорога уводила еще дальше, гораздо дальше.