Бове – старик-интеллигент, глубоко больной. Вероятно, он скоро умер. Панцошник – инженер, еврей, арестованный в ту же ночь, что и я. Поэтому мы сблизились как товарищи по несчастью. Дикий Алексей Денисович, народный артист, староста камеры, как долго сидевший Он задавался, с простыми не общался. Малосимпатичная личность. На меня он стал обращать внимание, когда начало выясняться, что меня, возможно, выпустят. Просил позвонить кому-то. Утверждал, что его посадили по доносу народного артиста Бабочкина. Страшно клял его. Но позже, к счастью, Дикий вышел и сыграл ещё много славных ролей, в том числе Кутузова.
Самарский (или Самаринский) – тенор, немолодой. Сидел много в разных тюрьмах. Много рассказывал, в частности, о том, что уголовники хорошо к ним относятся и щадят людей творческих профессий: певцов, рассказчиков, музыкантов и др. Нам он много пел арий из опер. Восхитительно. Его концерт всегда был праздником.
Павловский Роман Степанович. При мне он «стоял на конвейере». Утром его полуживого после очередного допроса втягивали в камеру и укладывали спать, спрятав за спинами. Через полчаса новый дежурный, не зная ничего, вызывал:
– Павловский!
Кто-то должен был рапортовать:
– Роман Степанович.
Дежурный провозглашал:
– На допрос!
Имитировалась возня с одеванием, а Павловский пока спал. Потеряв терпение, дежурный требовал снова. Наконец Павловский встал и плёлся из камеры. При мне так продолжалось 20 дней без перерыва! Вряд ли Павловский остался в живых. В камере, кроме бесконечных разговоров, были ещё многочисленные развлечения: концерты, которые давал Самарский, лекции, вернее научные семинары, шахматные турниры. Шахматные фигуры изготовлялись из хлебного мякиша. Было и различное рукоделие. В частности, я смастерил из картона и склеил шёлком футляр для своих очков. Шёлк был вырезан из подкладки – наколенников для моих брюк. Футляр этот сейчас хранится у меня на память. Много суеты, хлопот и ругани вызывало мытьё пола. Руководили этим умельцы, которые перегоняли всех со стороны на сторону, и швабрами, и тряпками растирали пол. Развлечением была также раздача заказов-покупок (в основном булки и муки). Их могли делать арестанты, имевшие денежный счёт. У меня такой счёт был, и в Новый год мы с Костей и Рыбиным пили чай с булкой, густо посыпанной репчатым луком. До сих пор помню прелесть этого угощения.
А позже, той же ночью, меня вызвали с вещами и отпустили домой (вероятно, одного на 10 000 человек!). В 1995 году, взяв в библиотеке журнал «Нева» (№ 6-95), я случайно нашёл статью некоего Марка Ботвинника «Пятьдесят лет спустя». Оказывается, он сидел там же, в КПЗ на Шпалерной, в январе 1938 года, т. е. на один месяц позже меня. Он – в камере № 25 (на 100 человек), а я в № 27. Его описание быта камеры совпадает с тем, что было со мной.
Теперь о допросах. Многих в камере вообще не вызывали. У меня их было 5 или 6. Через 3 дня после ареста первое знакомство, очень беглое. Канва примерно такая:
– Вы сомневаетесь, что вас справедливо арестовали. Органы не ошибаются!
Сразу тупое, примитивное обвинение в шпионаже:
– Подписывайтесь, что были шпионом! Каким – не важно, японским, немецким, английским, хоть каким.
Поражался наплевательству следователей к содержательной части допроса. Вопросов, подробностей – никаких. Просто выбивается подпись. Несколько ударов по лицу. Скучно… Стоянка у стены в кабинете по 5–6 часов. А потом в камеру. Однажды было предпринято искушение едой. Вызванная буфетчица принесла чай, бутерброды, булочки.
– Ешьте, успокойтесь и подписывайте. Зачем мучиться?
Я валял дурака, не понимая, чего от меня хотят. И тут появилось упоминание о моей «вредительской» деятельности на заводе по внедрению сварки. По-видимому, это был донос Н.К. Нисневича, работавшего со мной на Петрозаводе. Тут уж я попал на свой конёк! Взял бумагу и давай чертить и объяснять следователю преимущества сварных соединений перед клёпаными. Он скучал, требовал назвать членов группы. Потом ему всё надоело, и он прекратил этот цирк. На допросе фигурировала характеристика на меня, полученная от завода. Следователь сказал, что она «убийственная», но мне её не показал. Много лет спустя я узнал, что в то страшное время главный инженер завода Я.В. Вердников не побоялся остаться справедливым человеком. Характеристику на меня он направил самую положительную. Вечная ему память и благодарность!
В день первых в стране выборов (вероятно, в середине декабря 1937 года), утром я стоял снова на допросе. Настроение у следователей приподнятое: всенародный праздник! В комнате появился их начальник – какой-то маленький еврей в форме со шпалой на петлицах. Он звонит при мне утром домой, поздравляет жену с праздником, говорит, что скоро освободится и придёт голосовать. Тут неожиданно встал вопрос и обо мне. Вероятно, он и придумал:
Читать дальше