Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

— Быка дюже хочет! — заулыбался бывший солдат, зная, что богомольная старуха плюётся и стучит клюкой даже на воробьёв, ежели видит, что стервецы гоняются за самками.

Уважал он её только за костыль, напоминавший ему ствол ружья.

— У–у–у! Шалава блудливая-я. Право слово — шалава-а, — развеселила мужиков старуха, хлопнув в сердцах калиткой.

Дед Софрон не отвлёкся на происходящее, думая о чём–то своём, близком к бесконечности, теребя бороду и по–прежнему наклонившись к земле.

Запыхавшаяся тётка Клавдия подошла поздороваться и поблагодарить за помощь общество.

— Завсегда рады стараться! — с трудом, через губу, произнёс махонький мужичонка в зимней драной шапке, даже не глянувший в сторону влюблённой коровы.

Первый на селе лентяй. Во всей Рубановке, во всём уезде или даже губернии, не было такого лежебоки. Народ удивлялся, как вообще он на сход припёрся. Кормили его жена и сын. Оживлялся он в единственном случае, ежели имелся шанс выпить. Потому–то иногда, нога за ногу, брёл помогать кузнецу.

Вся деревня до сих пор спорила, как ему прозываться. То ли «Коротенький», согласно размеру от босых ног до лысой макушки, то ли «Ленивец», согласно складу характера. Применяли оба прозвища, соответственно своему вкусу.

— Ныне день Стефана Саввита, а, как известно, Саввит ржице к земле кланяться велит, — произнесла тётка Клавдия.

В Рубановке она считалась специалистом по святым. Знала, каким угодникам следует молиться от засухи, а каким от дождя, какому святому поставить свечку, чтоб мужик не пил.

Услыхав женский голос, из калитки шустро выкатилась бабка Матрёна, являвшаяся ярой завистницей Клавдии, потому как сама не могла запомнить, какой божий угодник от чего помогает. Какой святой отводит мышей, а какой избавляет от грыжи.

— В страду одна забота, не стояла бы работа, — добавила Клавдия.

Шевеля губами, чтоб запомнить премудрость, бабка, прищурившись, выясняла, пялится ли дед Софрон на молодуху: «У-у, кобель, — на всякий случай осудила старика. — Ишь, блудница египетская, здоровше коровы своей титьки отрастила и зад такой же».

Умастив беспокойное сердце мёдом и миром — дед, к её радости, пялился только на землю, приставила к уху ладонь, дабы чего путного не пропустить в речах этой балаболки толстомясой.

— Первый сжатый сноп называют именинным… В старину его берегли, думая, что он в силах творить чудеса и увеличить достаток.

«Откеда такая умная взялась! — завидовала бабка. — Кофту бы лучше свою застегнула, кобылица. О-о, мамоньки! А я и перепутала снопы–то, кажись, — закрестилась она и, заметив, как жадно глядит Егорка на рассказчицу, сердито сплюнула, — ишь, зенки–то варначина, вытаращил, так бы и дала ему костылём промеж глаз», — вновь исчезла за забором.

Солнце уже село.

— Ну ладно, Васёк, мне пора, пошли Помидорчика выдашь, — хлопнул по плечу друга Аким.

Ему понравилось слушать то неторопливые, то весёлые разговоры и наблюдать за крестьянами.

«Ничем не хуже нас», — уходя, думал он.

Деревенские бабы уже поболтали у колодца, подоили коров и, приготовив немудрёный ужин, стали звать своих благоверных.

— Ну, ладноть, в следующий раз договоримся, — начали разбредаться мужики.

«Во черти, а?! — ругался по пути домой староста. — Ежели б землю делить, все бы собрались, а как для обчества что наладить, ни одного обалдуя не сыщешь… Поболтают и разбегутся, словно тараканы»…

Скучавший без брата Глеб тоже пошёл в народ, и весь вечер учился в людской играть на балалайке.

Родители, покатавшись в коляске, умылись и приготовились к ужину на балконе.

В это время и влетел на верном Помидорчике Аким.

«Молодец! Не плохо на коне держится», — мысленно похвалил сына отец.

И, гордясь кавалерийской его посадкой, решил не делать внушений за поздний приезд.

— Взрослый уже юноша! — вкратце обрисовал положение вещей жене.

Ирина Аркадьевна допоздна играла на рояле. Аким с отцом, развалясь в креслах, слушали музыку, а Глеб лежал в своей комнате, накрыв голову подушкой, хотя звуки к нему почти не доходили, и думал о том, что балалайка много благороднее рояля.

Каждое утро, позавтракав, ребята сами седлали коней и как оглашенные носились по лугам и полям. Иногда к ним присоединялся Максим Акимович.

Взрослые ещё раз ездили на пикник в Ромашовку, но сыновей на этот раз не взяли, да те и не испытывали особого желания.

С этой задавакой и зазнайкой Лизеттой общаться не хотелось, а её братья и вовсе были пузатой клоповой мелочью, не стоящей мужского внимания.