Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

— Учту, — пообещал худой, тоже закатив глаза к потолку. — А теперь давай поговорим не о кошерной пище, а о некошерных, запрещённых папенькой–царём делишках, — развеселил мордастого.

А тут ещё вошёл официант с приличным куском отварной осетрины.

— О-о, Хаим, как я тебя ценю и уважаю, — напыщенно воскликнул жирный Бобинчик.

«Прям с некошерным хряком сижу, — передёрнулся худой. — К тому же его любимая мамочка дальновидно назвала сыночка Гадом, что поросёнок Бобинчик трактует как «счастье», или «сын Яакова»… Сын свиньи», — разозлился сутулый.

— Мистер Бобинчик, и этот, Рабинович… Дворянская, прям, фамилия, — съехидничал худощавый, подумав: «А Гад воспринял за чистую монету, вон как горделиво напыжился, гад». — Умные люди в Златоусте крупное дело провернули… Только газеты поскромничали. Следовало число жертв до тысячи довести…

— Много, — подавился осетриной Бобинчик, — хотя бы — шестьсот…

— На восьмистах сойдёмся… и три тысячи раненых… Вот за границей бы завопили о кровавом Николашке… А главное, он ни в чём не виноват… Как во время Ходынки. Но кого это интересует…

— И так завопят… Эсеры, искровцы, европейские и американские рабиновичи… Всем Николай поперёк горла. А гефилте фиш я больше из сазана уважаю, а не из щуки, — добавил наболевшее.

— Да ешь хоть из некошерного сома, — рассердился Ицхак, — но дело разумей.

— Какое дело, — икнул Бобинчик.

— Зли православных. Разжигай в них ненависть к евреям…

— Чего? — даже перестал жевать обжора. — Я что, по–твоему, второй Павел Крушеван с его газетёнкой «Бессарабец». Вон какую подлую статью напечатал об убийстве в Дубоссарах православного мальчика. Евреи боятся на улицу выходить.

— Хм, — довольно ухмыльнулся тощий. — Хорошая злободневная статья. Я ему ещё одну подбросил. Об убийстве хозяином–евреем своей православной служанки.

— Чего? — поперхнулся Бобинчик. — Да тебя за это неделю кормить не надо, — пригрозил жуткой, по его мнению, карой.

— Православные поверят всему. Наивные и доверяют газетам, дурачки. А наши кишинёвские евреи — трусы. В Гомеле полмесяца назад был. Так там бундовский местный комитет первого марта организовал праздник, по случаю убийства царя–освободителя Александра Второго. И наших братьев полно пришло. Кто бы здесь, в Кишинёве, пришёл? То–то и оно. В Гомеле Бунд организовал военизированное формирование. До ста человек стрелять из револьверов учатся. Если что, сумеют дать врагу отпор… А наши? — презрительно сощурившись, отщипнул кусочек отварной осетрины.

Немного расстроенный нанесённым убытком Бобинчик, передвинул тарелку поближе к себе.

— Найди людей, и всячески оскорбляйте православных. В Кишинёве на 50 тысяч евреев приходится 50 тысяч молдаван, 8 тысяч великороссов, малороссов цыган и других гоев. Беси особенно молдаван. Южная горячая нация, и к тому же погрязли в православии. Нет бы, иудаизм исповедовали…

— Они–то иудаизм не примут, а вот многие евреи принимают крещение и становятся христианами.

— Да знаю, господин Бобинчик… да, да… Рабинович. Сам, поди, подумываешь православие принять, чтоб свинину жрать было можно, — рассмеялся тощий, и хотел ещё отщипнуть осетрины, но толстяк быстро запихнул оставшийся кусок в рот.

«За что ненавижу братьев–евреев, так это за жадность», — немного распрямившись, пожевал капустку Ицхак:

— А я займусь статьями и листовками… Не только в Молдавии, но и в России, и Малороссии. Где полыхнёт, там и ладно. Бей жидов — спасай Россию, — поднял рюмку, начисто отбив тостом аппетит у Гада Бобинчика.

Через несколько дней он прочёл в газете, что в г. Нежине были задержаны евреи Янкель Брук, Израиль Тарнопольский и Пинхус Кручерский, распространявшие листовки: «Народ! Спасай Россию, себя, бейте жидов, а то они сделают вас своими рабами».

«Ицхак действует. Его тактика», — пошёл в любимый ресторанчик, чтоб совместить приятное с полезным: покушать гифилте фиш и, заодно, побеседовать с официантом.

— Хаим, — сделав обильный заказ, произнёс он. — Твой брат владеет аптекой? — и на утвердительное покачивание головы, продолжил: — Тебе партийное задание… Возьмёшь у братца кислоты и плеснёшь ею в наглую рожу фараона или офицера местного гарнизона, когда он, пьяный, будет уходить из ресторанчика. А может, встретишь где солдафона — почём зря в Златоусте по людям палили… Так что не жалей рядовых сатрапов. Коли со своими людьми натолкнётесь на молдавашек, бейте их, сердешных, смертным боем. Хоть нас мало, но мы с ножами, — заржав, отпустил официанта.