Олег Яковлев - Половецкие войны

С годами всё острей чувствовал Талец гнетущий холод одиночества – дом его, полный челяди, казался пустым и невзрачным. Никто не встречал его из походов, никому, кроме Авраамки, не был он по-настоящему близок и дорог.

Тоска сжимала Тальцу сердце, становился он угрюмым, задумчивым, надолго погружался в себя. Что-то надо было менять ему в жизни, но что и как, он не знал. Завести жену? Привести в дом чужую женщину, далёкую от его мыслей и переживаний? Вон сколько угорских красавиц, дочерей баронов и дворян, не сводят с него сластолюбивых очей! Нет, всё это не то.

Воротиться в Русь? А кто его ждёт там? Все, кого он знал, давно ушли из его жизни. Дядька Яровит помер в Новгороде, оставив вотчины и богатство пасынкам, уже и князя Всеволода, в дружине которого Талец когда-то служил, нет на свете. И бог весть где носит буйный ветер удатного молодца Бусыгу. Никто не помнит Тальца на родной земле, никому он там не нужен.

Тяжко вздохнув, воевода отвлёкся от невесёлых размышлений. Впереди показались строения Альба-Регии, он подстегнул коня и озабоченно покачал головой, глядя на пьяного, качающегося в седле из стороны в сторону Коломана.

Ханы Китан и Итларь, обряжкнные в цветастые халаты из восточной фофудии [136] Фофудия – дорогая узорчатая восточная ткань. , сидели перед мрачно хмурящим чело Мономахом, оба наглые, уверенные в себе; говорили, щеря в хищном оскале зубы:

– Каназ, мы приехали творить с тобой мир. Зачем война, зачем кровь? Будем добрыми друзьями, каназ. Дай нам золото, подарки – мы уйдём в степь.

Владимир кусал губы, молчал, думал. Только-только обустроился он в Переяславле [137] Переяславль-Южный – древнерусский город на берегу реки Трубеж, близ Киева, столица Переяславского княжества, ныне – г. Переяслав-Хмельницкий в Киевской области. , стал наполнять новыми людьми изрядно поредевшую в последнее лихолетье дружину, велел ковать копья, доспехи, мечи для ополченцев, начал готовиться к новым большим будущим походам, а тут опять явились эти половцы с долгими речами, за которыми легко угадывалась плохо скрываемая угроза. Мол, не заплатишь, князь, разорим всю твою волость. Силы у тебя осталось мало, помощи тебе ждать неоткуда. В Чернигове сидит враг твой Олег, а князь Святополк – разбит, зализывает раны у себя в Киеве, боится нас, ратует за мир. За нами же – вся степь от Дуная до Волги.

Владимир мог бы сейчас заплатить, откупиться от ханов, заключить с ними мир, но тогда совсем оскудеет его и без того прохудившаяся полупустая скотница [138] Скотница (др. – рус.) – казна. , и не сможет он подняться, укрепить свою волость, не на что будет содержать войско, и в следующее же лето выбьют его из Переяславля или князья-вороги, или эти же ненасытные степняки. А откажешь, отошлёшь ханов ни с чем – сразу начнётся война, и опять же может он потерять всё, что имеет, всё, что у него осталось.

Раздумчиво покивал князь начинающей седеть головой, окинул ханов грустным взглядом умных внимательных глаз, ответил так:

– Творить мир с вами один не буду. Надобно послать в Киев, сговориться с великим князем Святополком.

– Тогда, каназ, – ответил ему, лукаво улыбаясь, Китан, – дай нам сына своего в залог мира. А сам возьми к себе в аманаты [139] Аманат (вост.) – заложник. хана Итларя. Мы разобьём стан между валами Переяславля. Будем ждать гонца из Киева.

Мономах согласился. Он уже знал, что Тогорта, Боняк и Арсланапа увели большие силы за Дунай, в Ромею, и в степях сейчас осталось не так много добрых воинов, но он усиленно делал вид, что не ведает этого и страшится половцев. Боязливо отводя очи, вздыхал, казался печальным, растерянным, уставшим, унылым, чем вызывал усмешки ханов и укреплял их уверенность. В конце концов Мономах дал клятву, что не нарушит соглашения, не причинит никакого лиха Итларю и его людям. Китан тоже поклялся не чинить зла княжескому сыну. На том и расстались, каждый думая о своём.

…Утром вместе с Гидой князь Владимир проводил в недалёкий, но страшный путь тринадцатилетнего сына-отрока Святослава. Княгиня держалась спокойно, не плакала, не причитала, она лишь всполошно, быстрыми короткими взмахами руки троекратно перекрестила своё чадо и тихо промолвила:

– Господь да пребудет с тобой, сынок.

А Владимир, грубовато хлопая Святослава по плечу, сказал с натянутой тяжёлой улыбкой:

– Вот видишь. Меняем тя на самого хана со всею чадью [140] Чадь – приближённые, свита. его.