Валерий Журнега - Защита Отечества

После того как внутреннее пространство турецкого посланника заполнилось едой, он удовлетворённо откинулся от стола с объедками на спинку кресла. Батыр-Гирей, чтя гостеприимство, предложил насытившемуся гостю сыграть партию в нарды. За игрой Мелик впихивал в себя маленькими рюмочками анисовую водку. Хан курил кальян, отхлёбывая из фарфоровой чашечки ароматный кофе. К концу третьей партии жирный турок стал часто ошибаться. Его потерявшие осмысленность глаза сами по себе закрывались, и он на мгновение, сам не замечая того, проваливался в глубокий сон, но от своего же громкого всхрапывания тут же испуганно просыпался. Чтобы избавить гостя от душевных мук, по знаку Батыр-Гирея охрана бережно взяла толстяка под руки и отвела в приготовленную для него комнату, где его уже ждала украденная три месяца назад у горцев очаровательная черкешенка.

Через три дня после отъезда Мелика Батыр-Гирей предпринял решительное наступление на русское войско, но отведав вдоволь пороха егерей и гренадеров графа Самойлова, татарские воины бесславно рассеялись, а сам предводитель «развратников» сдался в плен. Нарым чудом остался в живых; укрывшись в кубанских плавнях, он долго ждал своего часа.

Шагин-Гирей, с помощью Санкт-Петербурга утвердившись на троне крымского ханства, нескончаемыми гонениями и жестокими репрессиями нёс своим подданным беду вместо благосостояния. Хаос, постигший татарский народ, до смерти закусанный комарами, Нарым воспринял как долгожданный ветер удачи. С двумястами верными сторонниками он вскоре перебрался на Большой Шапсуг, где и провозгласил себя незаконнорожденным сыном побитого камнями Махмут-Гирея. Правда, ввязываться в боевые действия против русских войск у новоиспечённого хана не было желания. Разбив свой отряд на мелкие группы, Нарым принялся дерзко грабить царские обозы, воровать людей, торговать оружием. Самозванство не воспитывало в нём хорошие манеры, а лёгкая нажива делала из него среди таких же, как он, воинов удачи настоящего деспота.

Пышно зацвела акация. Из Босфора к северо-восточным берегам Чёрного моря пришла ставридка. От дивного аромата белых цветов колючих деревьев опьянённое сознание легко принимало дыхание дельфинов, лакомящихся где-то рядом сладкой рыбёшкой, за стоны уставших от одиночества морских русалок. Вглядываясь в кошмарную темень, замирающему от этих звуков сердцу становилось жутко. Нарушая тишину безлунной ночи, морская волна всё чаще и чаще набегала на береговую кромку. Начинался прилив.

Севернее Дооба с отвесной скалы настойчиво мигал в непроглядную темень открытого Чёрного моря яркий лучик света. С мрачного силуэта лёгшего в дрейф парусника бесшумно спустили на воду шлюпки. Когда на востоке чуть забрезжил рассвет, лодки как раз уткнулись острыми носами в кромку берега.

Мелик, несмотря на свои гигантские размеры, довольно легко спрыгнул с высокого борта лодки на землю.

– Здравствуй, Нарым-джан, – прижимая правую руку к сердцу, поздоровался первым турок и, считая, что этого достаточно для услужливо преклонившего голову татарина, громко шурша прибрежной галькой, живо направился смотреть живой товар.

Совсем юную черкешенку развязывать не стали. Она тихо лежала в стороне от остального живого товара без всяких признаков жизни. Торговцы не стали снимать с её головы мешок, скрывающий от посторонних глаз черты лица, и первой бережно уложили в лодку. Молоденький офицер сразу понравился турку, и он, заглядывая в васильковые глаза русского, предвкушая неплохую денежку за их благородие, с удовольствием причмокнул языком. Двух черкесов работорговец купил, немного поторговавшись, и те, давно покорившись судьбе, сами послушно залезли в лодку. За сильно избитого казака Мелик дал только пол суммы, и тот, понимая что теряет свободу навек, нашёл в себе силы предпринять попытку сопротивления ненавистным басурманам, но опытные чёрные торговцы быстро усмирили палками приобретённую собственность и, не портя по дешёвке приобретённый товар, аккуратно затащили потерявшего сознание казака в лодку. Последнего пленника Нарыма со следами проказы на лице испугавшийся неизлечимой заразы Мелик отказался брать даже даром.

Иван Жмых понял, что удача вновь улыбнулась ему. Он торжествовал в душе, предвкушая скорую свободу. Внешне эта радость никак не проявлялось. Серое измождённое лицо его, изуродованное гниющими ранами, вызывало животный страх перед страшной болезнью. Жить этому человеку по скорбной маске всей немощи его оставалось недолго. Покачнувшись на ногах, Жмых безвольно опустил свой тощий зад на огромный камень. Покосился на лодку, в которой бледный как мел пехотный офицер украдкой растирал грязными ладонями слёзы по щекам. Черкесы, учуяв чужую удачу, зло поглядывали на счастливчика.