Виктория Блиндер - Столкновение… с прошлым

– Например?

– Чайковский, особенно Первый концерт для фортепиано с оркестром.

– Что еще?

– Наверное, Моцарт и Бетховен, но, в общем-то, я не большой знаток музыки, я гораздо больше люблю поэзию.

– Что именно?

– Мне трудно назвать одного поэта. Люблю русскую поэзию начала ХХ века – Блок, Бальмонт, Северянин, Саша Черный, Ходасевич, Ахматова… Из современных – Тарковский, Окуджава, Вознесенский.

Эти имена ничего не говорили израильтянину, так как все, кого я называла, были поэтами русскими. Наверное, есть их переводы на иврит, но, скорей всего, они знакомы только узкому кругу любителей поэзии.

– С какого возраста вы увлеклись поэзией?

– Наверное, лет с десяти-одиннадцати.

Я помню, что в это время мне попались ранние стихи Маяковского, которые меня просто потрясли. И я постаралась перевести на иврит короткое стихотворение, поразившее меня больше всех:

Я сразу смазал карту будней,

Плеснувши краску из стакана,

Я показал на блюде студня

Косые скулы океана…

Как видно, есть вещи, которые может перевести только профессиональный переводчик. Запутавшись в словах, я поняла, что мой перевод не имеет никакого смысла.

– Писали ли вы стихи сами?

– Да, но чуть позже. Лет в 14-15. Я думаю, в этом возрасте почти все пишут стихи.

– Ваши стихи сохранились?

– Нет. Все ушло, а переезд стер из памяти некоторые вещи совсем. Все в прошлом. Но осталась любовь к поэзии. И сейчас, когда я отдыхаю, беру в руки томик хороших стихов.

– Пробуете ли сейчас писать?

– Нет, не пробую. Нет ни потребности, ни желания. Да, впрочем, то, что я писала, никогда не было основным увлечением, хотя уроки литературы всегда были из самых любимых. Но, пожалуй, в школьные годы я больше занималась точными науками. Говорили, что у меня неординарные способности в математике, мне все в ней давалось легко, и будущая специальность тогда уже была предопределена, и никто, ни я, ни мои родители, никогда не сомневался, что я буду искать себя в области точных наук.

– Умеете ли вы рисовать?

– Всегда думала, что нет, и никогда не пробовала. Но когда старшему ребенку был год, стала рисовать ему животных – получилось. Выяснилось, что я неплохо рисую, но предпочитаю черно-белую графику. Очень люблю изображать горы в снегу, хотя в горах никогда не жила, а снег всегда вызывал во мне чувство дискомфорта.

Психолог снова вернул меня к разговору о девочке из сна.

Итак, мы с ним остановились на предстоящей поездке в Париж. Она была рада всему – самой поездке, возможности пойти на балет, а главное, возможности побольше побыть вдвоем с отцом. В последнее время он все чаще отлучался из дому. Внешне как будто ничего не изменилось, но ей казалось, что отец отдалялся от нее. И она не могла объяснить себе причину происходящего.

…Я уже давно привыкла к существованию Мари и подглядывала за ней, как зритель в театре. Этакий спектакль без конца, параллельный мир. В то время мне было тяжело сосредотачиваться на чем-то другом. Казалось, что все остальное я выполняю автоматически – работаю, общаюсь с мужем и детьми, с родителями. Все казалось обыденным. По настоянию психолога я копалась в своих детских и юношеских годах, пытаясь найти сходства и различия между мной и ею. И старалась не показывать домашним, насколько мне не по себе. Эмоционально смирившись, что параллельно проходит что-то, какая-то другая жизнь, я не могла понять это разумом. А когда я вспоминала и пересматривала свои встречи с психологом, мне казалось, что все, о чем я рассказываю, похоже на бред сумасшедшего, и рано или поздно, это заметят. Я и верила и не верила себе. И запутывалась в этом. Мое желание ходить к психологу тоже было переменчиво. Иногда я ощущала удовлетворение после встреч, так как он был единственным человеком, с которым я могла говорить о происходящем. Страх заговорить об этом с кем-нибудь другим сидел во мне очень глубоко. Кроме него у меня был только один собеседник – я сама. Фраза "устать от самой себя" стала мне по-настоящему понятна. Это постоянное напряжение, которое не проходило ни днем, ни ночью, мешало мне во всем. Во время аварии я столкнулась с миром, который был мне чужд. Так случилось, что книги по эзотерике в то время проходили мимо меня. Я видела только то, что было реально и доказуемо, я могла принять что-то за аксиому, если это было мне понятно. А тут мне пришлось пересмотреть все свое мировоззрение. Я вдруг поняла, что многие вещи нельзя понять, их можно принять или не принять. Никто не может доказать, насколько реален тот свет и туннель, который человек видит при своем уходе, но нельзя отрицать его существование. А это значит, что в момент смерти душа уходит, оставляя физическое тело, как одежду.