Алексей Югов - Шатровы

— Тихоныч на меня не осердится! Скажите ему: полюбоваться, мол, вашими плотинами вылез. Он это любит.

Сычов едва успел договорить: руки его доченьки, чадушка единственного, богоданного, вдруг обняли его сзади, сверху, за плечи, и она в кою пору выметнулась из коляски прямо на его могучую спину, смеясь и озорничая:

— Папаша, и я с тобой! Я тоже хочу шатровские плотины посмотреть. Пускай мамка одна поедет!

Рука ошеломленной матери протянулась вслед ей из коляски и звонко шлепнула озорницу по заголившейся выше чулка ноге. А голос был благодушно-ворчливым:

— Ох, ты мне баловушка отцовская! Людей-то хоть бы постыдилась, коза! Уж не маленькая этак прыгать! Одерни платьице-то!

Но в это время отец уж бережно опустил ее наземь, поцеловал ее загаром пахнущие, розовые, упругие олокотья. Потом обернулся к коляске и прогудел шумным от бородищи и густых усов, рокочущим басом:

— Ладно, мать, поезжай одна. А мы тут не долго пробудем.

— Ох, Веруха, Веруха!

Тройка тронулась.

Вера привстала на цыпочки, дотянулась, поцеловала отца. Потом прицепилась к его локтю: ей все-таки страшновато стало от неистового шума-грохота водопада — они стояли на самом краю плотины.

Отец высился на юру — огромный, чернобородый, обмахиваясь большим белым картузом.

Дочь рядом с ним казалась маленькой, но это была уже девушка-подросток, рано развившаяся, плотно сбитая, с красивыми, четкими чертами лица, с толстой, хотя и не длинной, темно-русой косой, по-мальчишески загорелая, с живыми, умными и смешливыми карими глазами.

От нее так и веяло юной жадностью к миру, ко всему, что глаза ее видели.

Темно-русая ее коса еще отрочески была изукрашена алыми вплетками лентами с пышным бантом на конце. Однако на крутом ее лбу выбивалось множество непокорных прядок — так что это было похоже на челку.

Она была порывиста и подвижна…

С высоты примостного быка Сычов увидал внизу, у самого уреза воды, Костю Ермакова, паренька лет семнадцати, курносого, широколицего, с белокурыми, растрепанными ветром волосами, синеглазого и веселого.

И Костя тоже увидал их. Он отбросил на край плотины длинный водомерный шест — «тычку», с которой через силу орудовал, и, приветливо помахав рукой мельнику, быстро взбежал к нему. Поздоровались. И Сычов, тряся бородищею, глухо прокричал ему на ухо — мешал гул водопада:

— Что это вы с хозяином силу-то зря разматываете?!

И так же громко и чуть не в самое ухо Костя ответил ему звонким голосом:

— А это еще по старой кляузе верхнего нашего соседа — Паскина приходится судебное решение выполнять: заявлял на нас подпруду — будто бы водяные колеса ему подтопляем. А он уж нам и мельничонку-то свою запродал… Нет, говорят: раз такое решение вышло, то извольте воду спустить!

— Продал, значит, в конце концов? Ну, и хорошо сделал. С Шатровым вздумал тягаться! Ну, а ты как? Не надумал ко мне?

И, давая понять, что это как бы в шутку, Сычов густо рассмеялся и похлопал юношу по спине.

Рассмеялся и тот:

— Нет, не надумал. Мне и здесь нравится. Тут родился, тут вырос.

— Да я знаю, что ты от Арсения никуда не пойдешь!

И впрямь: не один только он пытался переманить от Шатрова этого паренька-плотинщика. Да где ж там!

Думал ли Арсений Тихонович года два тому назад, что под рукой у него из этого вихрастого мальчугана, вечно торчавшего на плотинах, когда он самолично вел ответственную перехватку, вырастет вскоре незаменимый ему помощник по многотрудной и хитрой плотинно-речной науке!

А теперь, когда случалось уезжать по делам, Шатров спокойно покидал самый разгар плотинных работ на Костю Ермакова.

Он и оклад положил ему, как все равно мастеру. Только просил его широко не оглашать этого: не было бы зависти у других, а хотя бы и у того же братца родимого — у Ермакова Семена.

Сычов и Костя беседуют-кричат под грозный, всеподавляющий рев водосвала.

Мальчонкой-пастушком кажется шатровский плотинщик рядом с могуче-громоздким чернобородым великаном.

На них глядят от солдаткина воза. И хорошо, что Сычову не слыхать, что говорят о нем!

Кто-то помянул о сычовских капиталах, о том, что на мельнице у него худое обращение с помольцами. А другой — что совсем недавно Сычов «в киргизцах» купил не то двести, не то триста десятин ковыльной, от веку не паханной степи:

— Господи милостивый! Зоб полон, а глаза все голодны! И куда ему одному столько землищи?

— Не тужи по земле: саженку вдоль да полсаженки поперек — и будет с нас! А он, Сычов, новое, слыхать, дело затевает; скота неисчислимое множество закупает, бойню строит, кожевенный завод: на армию, вишь, седла, упряжь, сапоги хочет поставлять. Ну, и мясо…