В. Волк-Карачевский - Исходная точка интриги

Ему оставалось только уйти в монастырь, но он знал, что и в монастыре ему долго не выдержать. И тут вдруг началась война.

Куда идти безнадежно влюбленному как не на войну? Туда, где льется кровь, где можно пасть, сраженным пулей иль булатом, и умереть с именем любимой на устах.

Если возлюбленная столь жестокосердна, что не замечает страданий и мучений его бедного сердца, он пойдет навстречу смерти и сложит голову в бою, прославляя ее имя или… Или, если судьба благосклонно сохранит его среди огня картечных залпов и сабельных ударов, он вернется блистательным героем и положит к ее ногам славу своих подвигов, добытую пролитой кровью на полях сражений, и, может быть, тогда владычица его помыслов обратит внимание на того, кто рисковал жизнью ради одного ее взгляда.

Приняв такое решение, несчастный влюбленный должен проститься со своей дамой сердца, в глубине души еще не утратив тень надежды, что она в последний миг остановит его и не отпустит сложить буйную голову на поле брани. Как числящийся в придворном штате, Потемкин написал прошение отпустить его на войну. Этот официальный документ больше походил на пылкое объяснение в любви, последний крик отчаявшейся души.

«Всемилостивейшая Государыня!

Определив жизнь мою только для службы Вашей, не щадил ее нимало, где был бы случай к прославлению Высочайшего Вашего имени. Нет для меня ничего драгоценнее жизни – и она Вашему Величеству не лицемерно посвящена велением души моей. Конец только оной окончит мою службу. Поставя сию службу себе прямым долгом, не мыслю ни о какой другой награде, кроме благосклонности Вашей, которую единственно себе наградою за усердие почитаю.

Но Высочайшая милость, которой я особенно взыскан, наполняет меня отменным к персоне Вашего Величества чувством признательности. По воле всевышнего обязан я служить Государыне и моей благодетельнице. И благодарность моя тогда только изъявится в полной мере, когда мне для славы Вашего Величества удастся кровь свою пролить.

Сей случай представляется в настоящей войне, и я не могу остаться праздным. Ибо более всего затвердил в сердце своем правило: ревностная служба своей Государыне и пренебрежение жизнью своей есть лучший способ к получению успехов.

Прошу дозволить мне из придворной службы определиться к действующей армии. Вы изволите увидеть, что усердие мое к службе Вашей искупит недостатки моих способностей и Вы не будете иметь раскаяния в выборе Вашем».

Если бы императрица питала нежные чувства к подателю такого обращения, она, конечно же, не позволила бы ему отправиться под турецкие пули и объяснила бы, что не только «пренебрежение жизнью своей есть лучший способ к получению успехов», есть ведь и другие способы служить своей государыне, ей хорошо известные…

Но Екатерина не удержала странного поклонника, сгоравшего от страсти. И он, поменяв камергерский чин на генерал-майорский, принял под свое командование кавалерийский отряд.

Вместе с этим отрядом Потемкин участвовал в самых крупных сражениях с турками. Несколько раз под ним убивали лошадей, сам же он не получил ни одной раны. Война не излечила его от любви. Но освободила от сумасшествия любви. «Как скоро я тебя увидел, я мыслю только о тебе одной! Твои прекрасные глаза меня пленили, и я трепещу от желания сказать о своей любви! Любовь покоряет сердце…» – эти слова по-прежнему звучали в его душе. Но теперь, вдали от Петербурга, он уже мог трезво осмысливать все происходящее в столице.

Как же смешон он был со своей любовью! «Твои прекрасные глаза меня пленили!» До любви ли, когда под тобою шатается трон!

Да, переворот удался! Но не потому, что Екатерина красиво прогарцевала перед пьяной толпой гвардейцев на горячем скакуне и помахала шпагой, на рукоять которой ему случилось привязать свой темляк.

Все это – мишура.

Переворот удался, потому что за этой мишурой стояли люди, обладавшие настоящей силой. От их ходов, движений – верных и неверных – зависел результат. И этот результат есть власть.

Екатерина увела желанный результат у них из-под носа, сама, может быть, не до конца это понимая. Хотя нет, она-то понимала… Это он, бросаясь перед нею в коридоре на колени и целуя руки, ничего не соображал… «Твои прекрасные глаза меня пленили…»

Теперь, вдали от столицы, Потемкин многое увидел другими глазами и многое – ой как много – понял!