В. Волк-Карачевский - Игра судьбы

– Она ведьма, – торопливо продолжила Александра, с каждым словом утверждаясь в своем мнении, преодолевая растерянность и страх. – Пока еще не ведьма, а только дьяволица. Агафья-ключница точно знает по приметам.

– Ах, Александра, – искренне, в сердцах воскликнул Александр, – ну как вы можете верить во все эти сказки!

– Это не сказки. И Персидский подтвердил: как шел с ней в полонезе – искры от нее сыпались. И ведь это не она приезжала тогда на помолвку, а только видение ее, а потом исчезла, вместе с каретой и лошадьми. Не просто так Поленька умерла, не просто так!

– Перестаньте, Александра, – убедительно, с ноткой строгости сказал Александр. – Я еду в Петербург, чтобы определиться на службу. А потом на войну.

– Не уезжайте, Александр, не уезжайте! Не оставляйте нас одних. Сделайте сами выбор, – Александра молитвенно сложила руки, – прошу вас, выберите меня, я сделаю все, как вы скажете. Аннет влюблена в барона Дельвига. Я тоже думала, что полюбила его. Ведь в том его стихотворении, которое он сочинил на празднике у Ратмирских, почти все только обо мне. Но Аннет говорит, что это все о ней. Она призналась, что видит его во сне. Выберите меня! Клянусь, я составлю ваше счастье!

– Вы совсем молоды, Александра. Вы говорите как ребенок. У вас все впереди. Вы еще полюбите, не по-детски, а по-настоящему. И, кстати, барон Дельвиг ведь тоже уже уехал в армию, на войну.

– Ну вот, кого же я полюблю? Бегичева? Протасова? Я не смогу ждать так, как Ивлева, до тридцати лет! Это целая вечность! Это невозможно перенести! – воскликнула Александра и залилась слезами.

Александре на тот момент только-только исполнилось семнадцать. Историю замужества Ивлевой все неудержимо стремящиеся замуж девицы округи знали наизусть, как многие древние греки бессмертную поэму слепого Гомера об осаде Илиона. Сердобольные матушки и тетушки повторяли ее молодым девушкам сотни раз, с тем чтобы наставить их на путь истинный и научить недевичьему уму-разуму.

Но юные девицы воспринимали эту историю как раз умом девичьим, соответственно своей логике, и делали из нее вывод совершенно противоположный тому, который изо всех сил им пытались внушить матушки и тетушки.

Ивлева была троюродной младшей сестрой Карамышевой, известной читателю коварными действиями по отдалению от семейства Холмских завидного жениха Арсеньева, намеревавшегося стать их зятем. Когда старшая из Ивлевых вышла замуж за Карамышева, ее сестре едва исполнилось пять лет. Прошли годы и она выросла статной красавицей, почти бесприданницей – ее ожидало наследство от дядюшки, небольшая, но достаточная деревенька по соседству с имением Трилесино старой княгини Ратмирской.

Воспитывалась младшая Ивлева частью у Карамышевых, но более у этого своего дядюшки, по фамилии тоже Ивлев, слывшего чудаком. Он собирал листья деревьев, но не для гербария и не для каких-либо ботанических изысканий. Он покрывал их особым лаком, что позволяло сохранять цвет листьев.

По словам Ивлева, это был такой же лак, как и тот, который использовал при изготовлении своих знаменитых скрипок известный мастер Страдивари (ученик Амати из Кремоны) – именно благодаря этому лаку созданные великим итальянцем инструменты издавали чистые, нежные, выдающейся красоты совершенные звуки, когда кто-либо из виртуозов проводил смычком по их струнам.

Секрет лака Страдивари давно утерян, но Ивлеву его сообщил один заезжий итальянец. Преследуемый завистливыми конкурентами, он бежал в Россию, судьба забросила его в Тверь, где он мечтал наладить, вдали от своих недругов, производство скрипок и поставлять их в европейские столицы придворным скрипачам, более всего на свете ценящим хороший инструмент.

Итальянец, лишенный привычного ему светло-красного, обладающего превосходным букетом Лакримо-Кристи из гроздий, снятых с лоз, произрастющих на склонах Везувия, обращенных к морю, пристрастился к хлебному вину, получаемому из пшеничных зерен, собранных смиренными поселянами вдали от счастливой солнечной Авзонии, на скудных российских нивах, и умер от белой горячки.

Секрет лака он все же успел передать Ивлеву, за что тот и похоронил его за свои деньги на окраине Твери и, внимая предсмертным просьбам бедолаги, упрашивал православного батюшку отпеть несчастного итальянца по католическому обряду, а получив суровый отказ, уговорил местного камнереза изобразить на скромном надгробии католический крест, и тот не отказал, получив в награду штоф все того же хлебного вина.