Виктор Некрас - Кощеево седло. Всеслав Чародей – 3

– Ну?! – плетью хлестнул голос Боримиры.

– Нет, госпожа, – дрожащим голосом ответила холопка. – Я… я только хотела спросить у госпожи, не нужно ли чего. У Бранемиры Глебовны гости, воеводы твоего мужа, госпожа…

– Вот как?! – Боримира вмиг забыла о провинности холопки, быстро пробежала остальные ступени и протянула руку к двери. А Вайва, чтобы не испытывать судьбу, тут же бросилась из сеней наружу, на крыльцо. Того, что она узнала, уже много. Остальное вызнается потом.

– Стало быть, вы и меня хотите оставить? – Боримира упёрла руки в бока. Возможно, для кого-то эта молоденькая женщина выглядела бы сейчас смешно. Но обоим воеводам было вовсе не смешно.

– Ты – в безопасности, госпожа, – ответил Мстивой Серый, опустив глаза. – А твой муж – в полоне.

Гроза в гриднице уже стихла. Выпустив первый гнев, княгиня Бранемира успокоилась, а воеводы, поняв, что перегнули, тоже сбавили пыл. Но только начался разговор по делу, как из сеней в гридницу ворвалась Боримира, и услыхав, о чём идёт речь, потребовала ответа.

– Что вы собираетесь делать? – подавленно спросила Боримира. Возразить ей было нечего.

– Надеюсь, вы не собираетесь пойти прямиком на Киев? – холодно бросила старшая княгиня.

– Я думаю, против Чернигова разумнее будет действовать с помощью вятичей, – гридень Рах говорил так, словно понял это только сейчас. – Ни князь Ходимир, ни твоя дочь, госпожа, не подписывали никакого ряда с Киевом или Новгородом.

– А ты всё опасаешься, госпожа княгиня, что мы нарушим твой драгоценный мир? – ядовито спросил Мстивой прежде чем Рах успел его остановить. Ему, варягу, было ни к чему блюсти вежество даже и перед матерью своего господина.

– Опасаюсь, да… – отстранённо сказала княгиня, глядя прямо перед собой, словно никого не видя и не слыша. – Опасаюсь.

Потом она подняла голову, взгляд её источал мороз.

– Я больше не задерживаю вас, воеводы.

Когда воеводы ушли, княгиню вдруг затрясло. Зубы стучали по краю каповой чаши с мёдом, поспешно налитой и поднесённой невесткой. Потом её, наконец, отпустило, и княгиня разрыдалась. А варяжка сидела рядом, обняв её за плечи, и утешала, гладила по плечу.

Соколко дурно переносил воду, поэтому с лодьи его пришлось сводить с уговорами и увещеваниями – конь уросил , храпел и пятился, выглядел усталым, словно на нём всю ночь дворовый воду возил. Хотя какой на лодье дворовый … Впрочем, какая-никакая нечисть на лодье должна быть, наверное. Подумав так, Несмеян озадачился и зарёк себе на будущее спросить у кого-нибудь из корабельщиков. У кормчего княжьей лодьи, с которой он сходил на берег сейчас, спросить было уже некогда. Ни ему самому, Несмеяну, ни кормчему Нечую. Хотя как раз кормчий-то должен знать – он и по рекам ходил на лодье не раз, и на Волчьем море в прошлом году с Рогволодом Всеславичем изрядно солёной водицы похлебал.

На твёрдом бережку конь быстро освоился, и взбодрился, уже вскоре Несмеян вскочил верхом и поехал вверх по Боричеву взвозу, провожаемый глазами корабелов, дрягилей с вымола , торговцев, калик и просто досужих зевак.

В Киеве Несмеяну доводилось неоднократно бывать и ранее. Ещё во время достопамятного похода на торков семь лет тому. Да и раньше – тоже. Ещё когда Всеслав Брячиславич был совсем юным князем (только-только ещё сел на полоцкий престол после смерти отца), а он, Несмеян – ещё не гриднем, а совсем зелёным отроком при князе. Всей чести и величания только и было, что его отец привёз Брячиславу Изяславичу весть о рождении сына, а он, Несмеян, родился в один день с Всеславом.

Киев с тех пор (хоть с торческого похода, хоть с юношеского быванья) изменился не сильно.

Прибавилось домов на Подоле и Оболони, прибавилось церквей, которые золотыми головами подымались над городскими стенами и на Подоле, и на Горе. Несмеян при виде их только дёрнул усом – вспомнился Полоцк, над которым тоже высилась каменная громада Софии, заложенной ещё Брячиславом-князем. Теперь, когда Всеслав Брячиславич был в полоне, новогородский князь настоял, чтобы княгиня Бранемира дозволила освятить пустеющий собор и проводить в нём службы.

Впрочем, ни епископа, ни кого иного из киевских да новогородских пастырей княгиня в Полоцк не пустила всё равно – в городе есть-де софийский протопоп Анфимий, вот пусть он в соборе службы и правит.

Он и правил. Хотя ему, Анфимию, с каждым годом делать это становилось всё труднее – старик помнил ещё князя Брячислава, молодым помнил.