Владимир Мороз - Рваные души

– А может, у тебя что-то покрепче есть? Пока к тебе пробирался, совсем продрог. Да и ноги замочил. Так что от рюмки-другой хорошего коньяку или водочки я бы, пожалуй, не отказался.

– Я не пью перед боем и тебе не советую. Помирать приятнее на трезвую голову, – Владимир улыбнулся. – И солдатам своим запрещаю. Вечером после боя можно, чтобы снять напряженность и усталость, а вот с утра ни-ни. Водка снижает страх перед происходящим, но подавляет чувство сохранения. Хотя… – Владимир глянул на часы: до атаки оставалось еще четыре с половиной часа, – …по одной в чисто медицинских целях, ну и, конечно, за встречу можно. Семеныч, подай графин с водкой, две рюмки и что-нибудь закусить, – громко сказал Владимир, глядя на дверь. Тотчас, словно уже все заранее подготовив, на пороге возник Семеныч с подносом, на котором стояли запотевший графин водки, две солдатские кружки и между ними миска с хлебом и нарезанной толстыми ломтиками конской колбасой.

– Звиняй, брат, хрустальных бокалов не держим, а икорку с осетринкой и белый хлебушек с утра не завезли, – шутливо сказал Владимир, разливая понемногу водки в кружки. Они чокнулись, и Владимир залпом выпил холодную прозрачную жидкость, которая сразу же обожгла желудок и приятным теплом стала растекаться по телу. Он уже и не представлял, что где-то есть фарфоровая или хрустальная посуда и нормальная еда. Почти два года, проведенные в окопах, выжгли из его памяти все, что касалось нормальной человеческой жизни. В его памяти осталось совсем немного того, что было с ним два года назад, и здесь уже выглядело совсем нереальным, чем-то фантастическим и будто бы даже произошедшим не с ним. Два года, проведенные здесь, на передовой, словно слились в какую-то вечность. Владимир уже не помнил начала, не видел и конца всего этого. Казалось, что только смерть могла вырвать его из этой кровавой жизни. Но о смерти он не думал, хотя она каждую минуту давала о себе знать, забирая в свои костлявые объятия все новых и новых людей.

Иногда, в периоды затишья, он вспоминал детей, представить их повзрослевшими у него не получалось. Наверное, у Даши уже коса до пояса, а Димка все так же носится в своей матросской форме и всем объясняет, что он моряк. Почти не вспоминалась Софья, а ведь он так любил ее открытую светлую улыбку. Он вспоминал, что, когда она улыбалась, солнце начинало светить ярче, весь мир сразу становился добрее и чище, в душе зацветали ландыши. И тогда Владимир мог часами без умолку болтать ни о чем, нести всякую смешную чушь, лишь бы видеть эту прекрасную улыбку жены. Иногда на смену этим воспоминаниям приходила Наталья. Как же он мог тогда уехать от нее, оставив одну в этом шумном городе, толком и не попрощавшись? Он старался не вспоминать о ней, чтобы не причинять себе ненужную боль. Сердце начинало покалывать, когда он представлял, что могло произойти в ее жизни за это время. Он боялся и одновременно с чувством самоистязания изводил себя мыслями о ней. Когда наступал предел душевным терзаниям, ему становилось так глубоко наплевать на себя, что со стороны казалось, что он сам ищет смерти. Может, так оно и было, так как в эти мгновения он искренне считал, что только смерть может поставить в этой ситуации жирную точку. Но пули не брали его, осколки пролетали мимо. Так и прошло почти два года вдали от всех. Вначале ему казалось, что война и время все излечат, но потом он понял, что от себя не убежишь, как ни старайся, и махнул на все рукой. Так и жил, от воспоминания к воспоминанию. Ничего другого у него уже не оставалось.

– Пей, брат, а то вскипит, хрустальных бокалов у меня нет, – сказал он Александру, который долго, брезгуя, не решался взять эту замусоленную, пропахшую солдатской землянкой и песком кружку. Наконец решился, взял и стал пить водку неторопливыми мелкими глотками, словно стараясь растянуть процесс.

Владимир налил еще по одной, они выпили и сидели молча, каждый погрузился в свои мысли. Владимиру начинать разговор не хотелось, он думал о предстоящем деле, о том, что нужно опять бежать, ползти по этой грязище, лезть под пулеметы, подниматься на эту проклятую высоту, выбивать немцев из траншей. А самое главное, сможет ли батальон в этот раз удержать их? В том, что батальон захватит первую линию окопов даже такими поредевшими силами, Владимир не сомневался, во время бесчисленных атак все они приобрели хороший опыт, но с каждым боем сил становилось все меньше и меньше, и скоро может получиться так, что наступать будет нечем. Между тем оборона немцев только усиливалась. Пулеметные точки росли как грибы после дождя. Контратаки немцев становились все сильнее. Казалось, что отросток невидимой военной артерии питал врагов, как в старой сказке про Змея Горыныча, которую в детстве читала Володе мама. Отрубит богатырь Змею голову – на смену вырастут три новых. Так и здесь, казалось, убил ты немца, а завтра на смену ему уже три стоят. Убил троих, а им на смену девять спешат. И так без конца. А своя силушка только уменьшается.