Елизавета Дворецкая: Две жены для Святослава

– Я, Иггимар сын Гримкеля, выпью эту чару в память моего деда, Стейнмара Секиры, он погиб в походе на вятичей сорок лет назад. Отроком он пришел в Киев в дружине Вещего и оставался верен ему до самой своей смерти. Вторую чару я подниму за моего отца, Гримкеля сына Секиры – он был гриднем Ингвара и погиб с ним в один день. А эту чару я посвящаю богам и прошу их об одном: чтобы мне всю жизнь служить тебе, Святославе, как мои предки служили твоим предкам, и умереть с тобой в один день и час…

В князеву гридницу в этот день заглядывали все, кто хоть раз выступал под княжьим стягом. Женщине там нечего делать, и Эльга никогда не ходила туда, хотя тоже могла бы многих вспомнить.

Когда стемнело, отроки стали запускать народ в княгинину гридницу. Эльга поставила ее себе, зная, что в отсутствие сына ей придется принимать народ и давать пиры. Но и когда Святослав пребывал в Киеве, она устраивала пиры в череду с ним. К Эльге ходили даже охотнее: и хозяйничала она лучше, и умела показать, что рада гостям. Святослав, слишком еще молодой, не осознавал важность добрых отношений с людьми; он пока ценил лишь верную дружину да ратную доблесть.

Гридницу протопили с утра, и теперь было тепло без огня; на стенах горели факелы из пакли, пропитанной смесью льняного масла, воска и смолы. В промежутках между ними на стенах висели вышитые и тканые ковры, шкуры, дорогие шелковые одежды с золотым шитьем, почти полностью заслоняя бревна. Гости из сельской знати, привыкшие к тому, что по велик-дням стены жилищ украшаются лишь зелеными ветвями да вышитыми рушниками, теперь вертели головами, дивясь на это богатство. А когда переводили взгляд на длинные столы вдоль стен, то и вовсе выкатывали глаза…

Княгиня уже стояла у своего места за столом, посередине, напротив входа. Со времен гибели мужа она отказалась от красных одеяний и носила только белое и синее – цвета вдовства и того света. Сегодня Эльга надела белое платье и синий хенгерок с серебряными застежками тонкой работы на плечах, с шелковой отделкой и тканой тесьмой тех же цветов. Белый шелковый убрус с серебряными заушницами моравской работы красиво окружал лицо. Стоящая меж резных столбов, освещенная факелами, княгиня была прекрасна, как молодая Марена. Огненная полутьма скрывала тонкие морщины у висков, зато сверкали смарагды в ожерелье на ее груди, перекликаясь с искрами глаз. В белых руках, украшенных золотыми греческими браслетами, княгиня держала окованный позолоченным серебром рог.

С внешней стороны стола выстроились приближенные женщины: сестра Ута с двумя старшими дочерьми, Предслава Олеговна – бывшая древлянская княгиня и родственница Эльги, старая боярыня Ростислава и ее дочери, Живляна и Дивуша Дивиславны с их невестками – женами братьев. Потом старшие боярыни из многочисленного рода Избыгневичей – этих всех уже не вместил бы даже княжеский стол. Ута была в зеленом греческом платье с коричневато-золотистым шелком на груди, Предслава – в малиновом, отделанном голубым шелком. Предславу, дочь своего родственника-соперника, бывшую невестку семьи кровных врагов, Эльга жаловала и обращалась с ней так, как того требовали ее знатность и их близкое родство, закрыв глаза на все прочее. И оттого о княгине говорили как об очень доброй женщине.

На столе перед Эльгой возвышалась искусно возведенная в человеческий рост целая гора из наилучшей снеди: хлебы, пироги с рыбой и дичью, жареная птица, на верхушке – запеченная свиная голова с яблоком во рту. Сверкали начищенные блюда – медные и серебряные, блестела цветной росписью греческая посуда.

В гридницу набилось столько народа, что люди стояли за столами тесным строем в два-три ряда. Отроки уняли шум. Эльга шагнула вперед, встала за горой на столе и слегка склонила голову. Чтобы спрятаться за этакой кучей, не приходилось наклоняться.

– Видите ли вы меня, люди добрые? – крикнула она.

– Нет! Нет! – вразнобой, но весело откликнулась сотня голосов. – Не видим, матушка!

– Дайте боги, чтобы и на другой год не видели!

– Слава! Слава! – завопила гридница.

Эльга сделала знак кравчему, Близине, тот кивнул отрокам и гостям. Принялись понемногу закусывать – все так же, стоя, взяли кто по пирожку, кто птичью ножку, кто сушеную рыбку или печеное яичко. Поднялся негромкий, почтительный гул голосов. Часто оглядывались в сторону двери – во избежание духоты та стояла открытой прямо в синюю тьму.

Княгиня бросила взгляд Близине, и тот подошел к небольшой кучке мужчин возле середины стола. Эти шестеро выделялись скованностью и молчаливостью: только они не кричали вместе со всеми. Близина с поклоном подал им расписное блюдо с пирогами, предложил угощаться. Те неохотно взяли по куску – челядин подносит. Но иного им пока не полагалось.