Елизавета Дворецкая - Две жены для Святослава

– Мы не должны… лишать его возможности, понимаешь? – тихо сказал Мистина. – Наш сын имеет право… на многое. Знатная жена поддержит его.

– В чем? – едва слышно шепнула Ута.

– Не знаю. Я не провидец. И я не знаю, чего захочет наш сын пять лет спустя… десять лет спустя… всегда ли он будет в дружбе со своим братом… Будут ли у Святши другие наследники. И мы сейчас, пока судьба не решена, должны сделать все возможное, чтобы помочь ему… в будущем… если понадобится.

– Ты думаешь… надо? – Ута колебалась, предвидя в этом куда больше тревог и опасностей, чем выгод.

– Такие предки, как у него, обязывают стремиться как можно выше. Не бойся, я не стану пинками гнать его к власти, если он не захочет. Но я не смогу взглянуть в глаза отцу и другим предкам в Валгалле, если не сделаю все, что сможет Улебу помочь… на их пути. Пусть даже он сам еще не знает, что ему это может пригодиться. Но он не упрекнет меня, что я знал и не сделал для него всего, что мог.

Ута промолчала, а значит, признала его правоту. Она была не честолюбива и вовсе не хотела, чтобы ее сын соперничал с сыном Эльги или еще как-то пытался добиться того, на что ему давало право происхождение от князей и конунгов. Мир в семье она ценила куда выше, чем власть и славу.

Но Мистина прав: как знать, чего захочет Улеб, если когда-нибудь узнает правду?

Прием волынян Эльга отложила. Чтобы не скучали и не обижались, всякий день кто-то из киевских бояр или воевод приглашал их к себе пировать, но от них не держали в тайне, по какой причине князь заставляет ждать. Первым их пригласил к себе воевода Мистина и охотно поведал, чем занята княгиня-мать: рядится с Олегом Предславичем о свадьбе детей. Свадьбе быть по осени, и к следующей Коляде будет в Киеве и молодая княгиня.

О намерении жениться Олегу объявил сам Святослав, но дальнейшее почти все решалось между Эльгой и Ярославой. Родом ляшская княжна, дочь Земомысла и смуглой болгарки Горяны, та уже сильно располнела, хотя родила тоже лишь двоих детей (и одного прямо сразу потеряла). Пять лет прожив в Деревляни, Ярослава по-прежнему говорила почти только на родном языке, так что Эльга едва ее понимала.

Обсудили постель и перины, сорочки и убрусы, сукно и полотно, сорочка и полсорочка разных мехов, и медведины на лавки, и шитые рушники, и свадебные дары молодой, и положенные обычаем плахты – повседневные и праздничные – и паволоки, и кожухи крытые, и узорочье, и лари, и посуду, и рубахи, свиты, шапки и пояса для будущего мужа, и количество поясов и рушников на подарки свадебным гостям. Посмотрели княжий двор, чтобы будущая теща знала, чего там есть в хозяйстве, а чего нет. Добра у невесты ожидалось не так уж много: не считая приданого самой Ярославы, Олег Предславич владел лишь третьей частью древлянской дани, на которую содержал свой двор в Овруче и небольшую дружину. Почти все хорошее платье, самые дорогие меха и украшения, которые предстояло привезти невесте Святослава, происходили из приданого ее матери: Ярослава не хотела, чтобы дочь в доме мужа стыдилась бедности, а ей самой в Овруче не много требовалось, чтобы затмить окрестных большух.

Вернувшись на Святую гору, женщины сели пить горячий перевар с душицей и мятой, со сладкими пирожками. Настроенная на мысли о содержании дома и хозяйстве, Ярослава все косилась по сторонам, хотя уже не раз здесь бывала: если не давался пир в гриднице, то племянника с женой как ближнюю родню Эльга принимала в жилой избе.

Было на что посмотреть: в княгинином жилище разве что закопченная кровля оставалась такой же, как во всех избах белого света. Бревенчатые стены почти скрывались под ткаными и вышитыми коврами и цветным греческим платьем, развешанным на колышках по стенам. Над столом вытянулись длинные полки, уставленные блюдами и чашами из белой глины, расписанными цветами, птицами, зверями. Сияли начищенные медные кувшины и блюда, на лавках лежали паволоки, а под ними – пушистые овчины, чтобы мягко сидеть. Принимая гостей, княгиня сидела на большой укладке с самым дорогим добром – резного дерева, украшенной узорными пластинами белой, чуть желтоватой кости, гладкой и блестящей, почти как стекло. Сверху лежали подушки полосатого шелка. Бывавшие здесь торговые гости клялись: на всем пути от Бьёрко до самого Царьграда нет другого столь же богатого дома. Красиво, будто в раю!

– А скажи-ка мне вот что, Земомысловна, – вдруг Эльга вернула к себе внимание гостьи. – Вы ведь не окрестили вашу дочь?