Борис Федоров: Царь Иоанн Грозный

— Увидев икону, немцы вздумали над святынею рыцарствовать: сорвали со стены и бросили в огонь. Громко смеялись, но вдруг весь огонь ударил вверх и запылала кровля. К тому же нашла сильная буря; вихрем раскинуло пламя, и весь Нижний город огнём обхватило. Храбрецы с жёнами и детьми бросились бежать в замок Вышегородский, оставя на страже у стен одни пушки. Стрельцы увидели и устремились через реку в ладьях на город ливонский; кому не досталось ладьи, тот плыл на доске; иные, выломав ворота домов и сдвинув на волны, переплывали реку. Воеводы не могли удержать ратников и пошли с ними. Всё войско, как туча, поднялось на Вышгород. Опомнились немцы, но поздно. Русские сквозь дым и огонь вломились в ворота и громили ливонцев ливонскими же пушками. Ругодив сдался, воеводы ливонские вышли из города, как бы в укор себе неся мечи, коими не могли отбиться. Ратников их выпустили без оружия. Неисповедимы силы Христовы в обличение дерзающих на имя Его! А икона найдена невредимою среди пепла и разрушения...

— Да прославляется Имя Господне! — сказал Корнилий. — Святую икону я принёс в Москву, где царь встретил её со всем освящённым собором.

— Да прославляется Имя Господне! — сказал Курбский. — После сего двадцать градов ливонских пали пред русскими мечами.

— Да славится Иоанн, победитель Ливонии! — сказал посадник, встав с места и высоко подняв красную чару. — За здравие царского дома!

— За здравие царского дома! — раздался радостный крик, и все гости последовали примеру посадника.

— За здравие царской думы его, за здравие бояр родословных!

— За Алексея Адашева, царского друга, за Сильвестра, опору царства, — сказал с восторгом Курбский и первый осушил кубок.

— За Адашева, за Сильвестра! — повторилось в кругу пирующих.

Боярин Басманов, нахмурясь, сказал:

— Князь, кубок предложен за здоровье мужей стародавних в русских родах... Мы пьём за Шуйских, Пронских, Мстиславских...

— И Курбских! — перебил его Даниил Адашев. — Отчиною предков их было княжение ярославское. Одна любовь к отечеству осталась в наследие им!

— За наместника царского в Пскове! — предложил Курбский.

— Первым пить псковичам! — сказал посадник, обратясь к Булгакову. — После воеводы Турунтая, пожара и мора, которыми в прошлых годах Бог наказал их, они при тебе отдохнули!

— Теперь не страшимся и литовцев, — сказал тысяцкий. — Крепок Псков наш, ограждён стенами, башнями, высокими насыпями, глубокими рвами.

— Не в стенах и не в башнях крепость его, — сказал Курбский, — но в мужестве граждан. Обступят ли Псков полки литовские, — пусть укажет воевода на гроб Довмонта, пусть повторит он ратникам слова его: «Братья, мужи псковские! Кто из вас стар, тот мне отец, кто из вас молод, тот мне брат! Перед нами смерть и жизнь. Постоим за Святую Троицу!» Слова сии воспламенят души мужеством и любовью к отечеству отразить силу противников. Так псковитяне, доколе гроб Довмонта и меч с надписью: «чести моей никому не отдам останется в Пскове, дотоле останется Псков, и чести своей никому не отдаст!»

— За подвиги храбрых, за воителей доблестных, — сказал наместник. — Князь Андрей Курбский, ты носишь за отечество славные раны. Прежде всех пьём за здоровье твоё!

— Много сынов у отечества! Да цветёт славою Россия, — сказал Курбский, и слёзы заблистали в глазах его.

— Воевода Басманов! — заметил посадник. — Ты не выпил кубка.

— По всему видно, посадник, что в высоком доме твоём глубокие погреба, — отвечал Басманов, неохотно поднимая кубок.

Румянец блистал на лицах; весёлые гости шутили. Разрушили коровайную башню, за нею появился на столе сахарный медведь.

— Не взыщите, дорогие гости, — говорил посадник, — чем Бог послал.

Бояре обнимались с ним и обнимали друг друга.

— Сладок твой мёд, — сказал наместник посаднику, — но слаще из хозяйкиных рук. Доверши твой пир, почти гостей, покажи нам посадницу!

Посадник вышел и возвратился с хозяйкою. Низко поклонилась она гостям. Из-под накладных румян нельзя было видеть румянца стыдливости; но изумрудное ожерелье колебалось над атласной ферязью прекрасной посадницы; жемчужное зарукавье дрожало на полной руке, из-под чёрных ресниц голубые глаза не поднимались на любопытных гостей. Взяв серебряную стопу, налила она шипящего мёду в кубок, первому поднесла с поклоном своему мужу, потом стала к стене и, склоняясь застенчиво на белый рукав, потчевала подходящих бояр и воевод; потом, снова приветствуя поклоном всех гостей, вышла.