Мелф - Концерт для Крысолова

Бальдур торопливо выбрался на тропку из кустов и первый взгляд бросил на свой драгоценный «Бренн» — тот валялся на тропке, как поверженный в битве конь. На коня серебристый велик походил очень мало — скорей уж на огромную сбитую стрекозу, но в воображении Бальдура он был именно конем.

Бальдур искоса глянул и туда, откуда слышал смех, и уши у него покраснели. На поляне — на его поляне, на его пеньке сидела девчонка. Даже не девчонка — а эта! Взгляд моментально зацепился за пестрое платье и смуглое лицо. Цыганка, возможно. В любом случае — бродяжка какая-то. И еще смеется!..

Не глядя в ее сторону, Бальдур приподнял велосипед, чиркнул ладонью по передней шине — колесо послушно засверкало спицами, шина ровнехонько поблескивала черной змеиной шкурой, никакой «восьмерки», слава Богу.

— Сильно треснулся? — послышался с полянки незаинтересованный голос, — хочешь, за две марки помогу, если чего сломал…

Не отвечать было невежливо, да и глупо уж совсем.

— Ничего я не сломал, — сказал Бальдур холодно, — а с кем имею честь?..

Тоже неприлично, все же дама, но его же учили вообще не говорить с такими.

— Чего-о? Фу-ты ну-ты!

Еще и недоразвитая, подумал Бальдур.

— Я спросил, как тебя зовут, вообще-то.

— Маргарита. А тебя?..

Ничего себе, подумал Бальдур, имечко. Черный жемчуг, он слышал, дорогой.

— Бальдур меня зовут.

Теперь он смотрел на нее и поражался ее прямому веселому взгляду.

Она действительно была очень смуглой, черные, плохо расчесанные кудрявые волосы, черные брови, глаза цвета эрзац-кофе, которым поили в локалях — та же иллюзорная чернота, скрывающая янтарный блеск, если глянуть на свет. Платье — действительно неприлично пестрое — было еще и коротковато, что сводило на нет любые претензии на приличие, но девчонка, казалось, совершенно не замечала этого: она сидела на пне, удобно вытянув голые, исцарапанные, словно бы выкрашенные коричневой марганцовкой ноги в расшлепанных сандалетах, и во взгляде ее, устремленном на Бальдура, не было ни тени смущения, ни проблеска высокомерия, короче, она смотрела на Бальдура не как девочка, а скорей как его приятель.

Бальдур подумал, что это, может, оттого, что на цыган всегда все пялятся, вот они и привыкли. Он был совершенно прав.

Его изрядно смущало то, что он не мог даже приблизительно определить ее возраст. Она была маленькой и худенькой, как девочка лет тринадцати, но платье топорщилось на груди самым семнадцатилетним образом, и потом… ее взгляд… По лицу тоже не поймешь — острые девчоночьи скулы и подбородок, но при том тяжелые темные веки и толстые потрескавшиеся губы, которые нагловато ухмылялись.

И поведение девчонки выбивало его из колеи. Она окинула его острым взглядом и спросила:

— Чё это у тебя с рукой?

Бальдур только сейчас понял, что поджимает ноющий большой палец правой руки, инстинктивно помещая его под защиту ладони.

— Да ничего страшного…

— Дай гляну. Иди сюда, — вставать она и не думала, — Да не бойся за велик, никто не утащит. Мой брат бы мог, но он там дрыхнет, пива напился.

Бальдур с полыхающими щеками шагнул вперед. За велик он не боялся нисколько, несмотря на близкое соседство некоего вороватого брата. Подраться Бальдур не боялся даже с парнем на пару-тройку лет старше — сказывалось общение с мальчиками из Кнаппеншафт [4] «Кнаппеншафт» — приблизительный перевод «Содружество оруженосцев» — добровольческая молодежная организация национал-социалистического толка, действительно существовавшая в Веймаре. И Ширах действительно стал ее членом в 12-летнем возрасте. и мюнхенскими ребятами.

Она схватила его за кисть темной сильной рукой, он сжал губы, когда задели больное место. Пахло от нее резко, не слишком неприятно, но резко — а чем, он понять не мог.

— Вышиб ты его. Из суставчика, понял? Скоро распухнет и посинеет. Хошь, поправлю. За две марки. Или у тебя нет?..

— Как это нет! — возмутился Бальдур.

— Ты сядь.

Он присел на траву рядом с пнем.

— А что ты будешь делать, если придет мой брат и попробует скрасть твой велик? — спросила она вдруг.

— Дам ему в мо… Оййййй!

— Всё.

Бальдур шевельнул пальцем — ничего не болело, осталось только воспоминание о боли.

— Брат говорит, что я дура, — сказала девчонка, — а я и правда дура.

— Почему?

— Две марки вперед не взяла. Теперь зажилишь, да?..

— Да иди ты! — рявкнул Бальдур униженно и зашарил в карманах, нашел пять марок и сунул ей.