Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории

– Спасибо за рекомендацию, Александр Романович.

Доктор стоял перед ним - кряжистый, здоровый. Бритое тугощёкое лицо, складка под нижней губой, мясистый подбородок, русые волосы зачёсаны назад.

– Не поедете? Худо! Живём-то один раз. Боитесь, без вас новую жизнь не построят? Строителей, политических вождей нынче - как семечек...

– А если я, Валерий Костарев, - единственно необходимый?

Доктор мыкнул, взырился на него. Тот воодушевлённо говорил:

– Ход Истории! Оба слова - с большой буквы. Только я один могу его перенаправить! Для меня это так же очевидно, как то, что этот ореховый столик стоит на четырёх ножках.

– Столик - дубовый, - заметил Зверянский.

– Вероятно! Вопрос в другом. Вы увидели, что я - душевнобольной? Это в ваших глазах написано! Так зачем же мне, сумасшедшему, лечить сердце? Надо радоваться, что конец близок, надо приветствовать...

– Дружочек! - доктор схватил его за дрожащие руки. - Вы абсолютно здоровы! Выкиньте всё из головы, верьте мне - слово чести!

Костарев вдруг расхохотался.

– Ах, доктор, вы же честный человек! И ради меня - а?.. Попрошу - и ведь поклянётесь, а? Махровый вы добряк. Отъявленно мягкосердечный!.. А теперь, позвольте, прилягу. - Он лёг на канапэ.

Доктор в беспокойстве размышлений вышел из комнаты. В кабинете его ждали жена, сын Юрий - гимназист. Они сообщили, что в доме поселились ещё семь красногвардейцев. Зверянский кивнул. Нервно запустил пятерню в густые волосы, прошептал:

– А наш постоялец - трагедию, Дантев ад носит в себе...

Контуженого солдата Гужонкова привели в колбасную. Одну ногу он приволакивает, голова, несколько пригнутая к правому плечу, вздрагивает. На нём засаленный зипун с клочьями на локтях. Обут в лапти.

– Колбаской подкормить желаете? - крикнул куражливо. Увидел огромного бородача. Стул, на котором тот сидел, казался детским, шевельнись гигант - рассыплется.

– Какое богатырство! - воскликнул Гужонков. - Моей бы жене такого... - визгливо хохотнул.

Пудовочкин рассмеялся заразительно, как смеются счастливые дети. На табуретке рядом с ним - пистолет, накрытый косынкой. На подносе впереди - нарезанная кусками колбаса.

– На - ешь! - он протянул Гужонкову большой кусок.

Солдат глядел, соображая. Понял: с ним играют. Взял колбасу - тут же уронил на пол. Вскрикнул, привычно ломаясь:

– О-ох! Рученьки не держат!

– А мы повторим, - благодушно сказал Пудовочкин.

И вновь колбасный обрезок на полу. Гужонков причитает плаксиво:

– Беда мне с моим калечеством! Кто уплотит за меня?

– Ешь, - Пудовочкин как ни в чём не бывало протягивает третий кусок.

Солдат поднёс колбасу к носу: видимо, хотел ещё поломаться, но не вытерпел - уж больно соблазнительный дух бьёт в ноздри! Голод сказался. Стал жадно есть. Лавка полна красногвардейцев; молчат, с любопытством смотрят.

– Бери, бери - закусывай, - улыбчиво поощряет Пудовочкин.

Гужонков хватает с подноса куски колбасы, торопливо жуёт, с усилием глотает непрожёванное. Пригнутая к плечу голова вздрагивает, весь он трясётся.

– Советскую власть лаешь? - бесцветно спросил Пудовочкин.

Контуженый с неохотой прервал еду. Буркнул:

– Ругаю.

– За чего?

– За германский мир. За посрамленье России!

Красногвардеец Сунцов хихикнул:

– Артист!

Пудовочкин с удовольствием глядел на калеку.

– А чего тебе Россия? Ей до тебя, чай, и дела нет.

Арестант всмотрелся в него, глаза вдруг налились кровью, он затрясся ещё сильнее, притопнул здоровой ногой.

– Как это - дела нет? Я за неё принял моё страданье и желаю принять и мою долю славы! Победи Россия германца - у неё слава! И я могу всякому сказать, что не бросовый я человек, а я человек от славы России!

– Ты погляди! - восхищённо воскликнул Сунцов. Кругом смеялись.

– А ты нахал, - мягко высказал Пудовочкин калеке. - Так и надо. Мы все нахальные. Ешь досыта!

Красные ржали, но без злобы. Солдат потоптался и опять за колбасу. Вдруг увидел направленный на него пистолет. Десятизарядный "манлихер" в ручище гиганта представлялся дамским оружием.

Гужонков с набитым ртом спросил так, как спрашивают, нет ли чего запить:

– Убьёшь?

– Необязательно. Я нахальных уважаю. Назови кого-любого врага заместо себя, вон хоть бы колбасника, мы ему - аминь, а тебя возьму в мой штаб.

Стоящий арестант подёргивался, а лапища богатыря с пистолетом была недвижна, глаза веселы.

Калека с внимательностью раздумывал:

– В штаб?

– Ага! Ты человек военный. Нахальный. Будешь не бросовый, а от нашей славы человек, от ба-а-льшой славы...