Нина Молева - Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

— Вы интересовались этими подробностями, мадам.

— Я ничем не интересовалась. То, что вы назвали подробностями, приходило ко мне со всех сторон, так что я не успевала вовремя от них отмахиваться.

— Но никакие отношения императора с императрицей не наладились!

— Оставим это, Селестин. Человека уже нет. Очень несчастного и одинокого человека, с которым мне даже не придётся проститься.

Я знаю, вы не можете видеть сыновей императора, Катерина Ивановна. Но думаю, Павел I был обречён независимо от них.

— Обречён? Это звучит как Божий суд.

— Если хотите. Понимаю, насколько больно вам это сознавать, но ненависть к императору достигла своего апогея. Как говорится, земля начинала гореть у него под ногами. Вы же не станете оправдывать его странности последних лет.

— Не думаю, чтобы покойный император нуждался в чьей-либо защите. Кроме разве истории, а её приговора наше поколение не узнает. Не успеет узнать.

— И тем не менее я захватил стихи, которые не могут вас оставить равнодушной. Вам знакомо имя Морина, Сергея Никифоровича Морина? Впрочем, он слишком молод и в слишком малых чинах, чтобы привлечь к себе ваше внимание. Во всяком случае в ночь смерти императора именно он командовал караулом Преображенского полка в Михайловском замке.

— Сколько вашему Морину лет?

— Я же сказал — слишком мало. От силы двадцать пять, но он уже известен достаточно одарёнными стихами, которые охотно распространяются его товарищами. Так вот, под видом сатиры на 3-ю оду Ломоносова он сочинил ставшую необычайно популярной сатиру на правление императора Павла I. Они могут показаться вам обидными, но, как говорится, глас народа — глас Божий.

— Но ведь это и было предметом наших вечных споров. В которых его былые друзья проиграли всё. И я в том числе.

Нет! Господь всемогущий и многомилостивый! Нет! Нет! Только не это...

В окно увидела: карета с императорским гербом, камер-лакей. У подъезда главного. Не обратила внимания: их жизнь. Что ей до дворцовых дел! Всегда спешных. Приказных: чтобы немедленно. Чтобы сей же час. Она в стороне.

Потом шаги в коридоре. Торопливые. Сбивчивые. Стук в дверь:

— Екатерина Ивановна! Не разрешите ли? Дело очень неотложное...

Не успела откликнуться — портьера откинулась. Начальница института. На лице пятна:

— Вот тут к вам, Екатерина Ивановна...

Ртом воздух хватает. В коридоре камер-лакей. Почему же с начальницей? Почему не прямо к ней? Вспомнила: сколько лет дорожка к её крылечку от царских посланников неторенная. Отставка. Небытие.

Да не камер-лакей — камердинер вдовствующей императрицы. Самый доверенный.

— Гнедиге фрау, их мус...

Ненавидел. Всегда ненавидел. За императрицу горой. В поклоне согнулся. Голос просительный:

— Государыня императрица Мария Фёдоровна просила, если будете так любезны, к ней...

Значит, жива. Тогда что же?

— Павловск... Дворец большой... прошлой ночью... дотла...

Только теперь поняла: вот оно, прощание. Настоящее. Со всем. О чём помнить не хотела. И о чём — через себя — помнила. Павловск...

Кончина императора — тогда было легче. Анна Петровна — так и не показалась у гроба. Отступилась. Не любила... Все знали — какая любовь! Не это важно: он любил. Как любил. Себя потерял. От всего прожитого одним махом отрёкся. Как верёвки перегнившие сбрасывал. Лишь бы скорее! Скорее!

Через Анну Петровну и его видела. Грешно так думать, но... даже легче стало. Куда легче.

В задних рядах вместе с фрейлинами стояла. К руке не приложилась. Как все. Не вспоминала. Скорее бы. Только скорее.