Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский

Он предлагал также по примеру европейских государств ввести шляхетство и в духовный, и в приказной чин, ибо доныне в канцеляриях все люди подлого происхождения. А для священников ввести по приходам сбор, не допуская их к необходимости заниматься хлебопашеством во имя прокормления. Шляхетству предоставить исключительное право заводить винные заводы, а имеющих достаточные деревни обязать содержать также и конные заводы.

Озаботился Волынский и тем, в какие расходы вводило государство бедных дворян, обязывая их иметь лучшее платье, в каком должны являться они на службу. Бедным дворянам и канцелярским служителям необходимо предписать и платье победнее носить, чтобы ограничить их расточительность.

Торговый договор, заключённый в Персии, многому научил Волынского, и в своём проекте предлагал он принять меры к прекращению чинимых воеводами купечеству обид и разорений в торгах. Но чтобы процветала отечественная торговля, надобно запретить и русским купцам вступать в компании иностранные и учредить магистрат, как и прежде было.

Но особое внимание обращал Волынский на то, что на должностях воевод и гражданских чиновников сидят во множестве люди, не знающие грамоты, и потому настоятельно советовал он определять на такие посты людей знающих и учёных.

И ещё одна сторона церковного положения обратила на себя внимание кабинет-министра: он предлагал убогие монастыри обратить в воспитательные дома, а монахам определить приличествующее содержание.

Многие стороны государственной деятельности затрагивались в «Рассуждении» Волынского — речь шла о таможенных и иных сборах, о неоконченных комиссиях по Адмиралтейству, о развитии фабрик и о многом другом...

Но Артемий Петрович не ограничился одним только проектом, писанным с ведома и по разрешению государыни. Он сочинил ещё и два рассуждения «о приключающихся вредах особе государя и обще всему государству», о дружбе человеческой, выделив отдельно деликатную тему о дружбе мужских персон с персонами женскими.

Словом, дозволив Волынскому писать «Рассуждения», Анна словно бы открыла в нём живительный источник самых разных мыслей, которые он и изложил на бумаге.

— Не знаю, к чему меня Бог ведёт, — иногда, усмехаясь, говорил он своим друзьям, — к худу или к добру, и чрез то мне быть или уж очень велику, или уж вовсе пропасть...

Между тем пошли по Петербургу слухи о ночных сборищах у Волынского в доме на Мойке, судили и рядили о том, что читают там из книги Макиавеллиевой и из Юста, говорят непотребные речи. И тем более это подтверждалось, что Волынский ни от кого не скрывался, читал даже отрывки из своих сочинений некоторым придворным, а те толковали их вкривь и вкось. Возражая своим противникам, легко наживал себе Артемий Петрович врагов, и в такое время, когда общество представляло собою печальную картину беспрерывных распрей и всеобщего пронырства.

Граф Салтыков, прослышав про слухи и толки, писал к Волынскому: «Я ведаю, что друзей вам почти нет никого и никто с добродетелью о имени вашем и помянуть не хочет. На кого осердишься, велишь бить при себе, и сам из своих рук бьёшь. Что в том хорошего? Всех на себя озлобил...»

Прав был граф Салтыков. Прошли мимо двора Волынского полицейские служители, да шапки не сняли — велел наказать их кошками — четырехвостными плетями с узелками на концах, введёнными ещё Петром I. Не проследил служитель конюшенного двора за редкой породы кобылой, и она, не разродившись, подохла — того служителя заставил Артемий Петрович в наказание несколько часов ходить вокруг столба по деревянным спицам. Они ломались, впивались в босые ноги огромные занозы, кровь хлестала из пальцев и ступней виновного; за проступки по Адмиралтейству мичмана князя Мещёрского посадил Волынский на острую спину деревянной кобылы, привязав к ногам пудовые гири да живых собак, а лицо его велел вымарать сажей.

Но эти его наказания не были чем-то из ряда вон выходящим явлением — били за всё про всё, в манеже у Бирона была даже особая палата, в которой стояла скамья для нерадивых конюхов. Нередко палач, по мнению Бирона, легко опускал кнут на спину провинившегося конюха, он вырывал кнут и со всего размаха бил, да так, что сразу вспухали на спине кровавые полосы. И самого палача наказывал нередко герцог за слабую порку, за недостаток кнута — если кнут был не слишком жёсткий, а конец его не засушен, как острая бритва...

Сама Анна не стеснялась в битье. Заставила как-то двух фрейлин, девушек из знатнейших семей, петь с утра до вечера, а когда те осипли, избила до крови и отправила на прачечный двор на неделю стирать мужичье бельё.