Зинаида Чиркова - Проклятие визиря. Мария Кантемир

— Прощайте, — вскочила Мария, — пусть и ваша судьба исполнится...

— Прости, деточка, — снова упал на колени Толстой.

— Бог простит, — миролюбиво ответила Мария.

— Он простит все наши грехи, а ты отпусти мне мой великий грех — поднял руку на царского помазанника...

— Ладно, прощаю, — сдержалась Мария, имея в виду, что теперь уже всё равно ничего не исправишь, а с минуты на минуту этого старого человека отправят в ссылку.

Вот уже и рабочие вошли в гостиную, вот уже и конвоиры подали графу тулупчик, в котором ему следовало выехать, вот уже и четыре камердинера окружили его — они ехали с ним.

Рогожный возок ожидал во дворе.

Мария вышла на крыльцо. Завыли в голос бабы, заголосили крепостные. Мария с усмешкой подумала: «Рабы, а воют, как будто господин их самый лучший на свете...»

Она села в карету и поехала домой...

Мария больше не видела графа, но часто думала о том, что прощение ему дала в горячем порыве и ненависти. Сердце её содрогалось от обиды на него, Поликалу, императрицу, на судьбу. И лишь много позднее она успокоилась и поняла, что немыслимо проливать столько слёз по раз отболевшему — это там, в Астрахани, горько рыдала она над своим мёртвым ребёнком. И не потому, что он был дорог ей сам по себе, а потому, что она думала, это привяжет к ней её любимого, она может стать императрицей, а может быть, её сын просто будет наследником Великого Петра. Не случилось, не удалось, не судьба.

А может, и правда, что проклятие визиря стало для её рода камнем преткновения и род Кантемиров исчезнет с лица земли? Но ведь выжила же Смарагда-Екатерина. И Мария тут же обрывала себя: ведь и их было пятеро, а дочка мачехи была лишь шестой в числе детей её отца...

Эти думы так мучили её, что все городские новости она воспринимала словно бы сквозь вату — и слышно, а неясно, о чём...

Но за судьбой Толстого, своего крестного, от которого она отказалась, Мария внимательно следила.

Вместе с сыном Иваном препроводили его в самый северный монастырь — Соловецкий. При чём тут был Иван, вовсе становилось непонятно, потому как против него не было никаких улик и он даже не упоминался в указе и решении суда. Его просто забрали по приказу самого светлейшего князя Меншикова.

Князь позаботился о том, чтобы имя герцога Голштинского, мужа царевны Анны, даже не было упомянуто — положение герцога избавило его от роли подследственного. Однако именно это обстоятельство вынудило герцога поспешно покинуть Россию, — уж Меншиков позаботился о том, чтобы и такого соперника на власть у него не осталось. Анна уехала вместе с ним, но через два месяца после того, как родила будущего императора России, Петра, умерла...

Учреждённый суд отправил архангелогородскому губернатору Измайлову указ о немедленной доставке высланных в Архангельск Толстого с сыном на судах в Соловецкий монастырь «и велеть им в том монастыре отвесть келью, и содержать его, Толстого с сыном, под крепким караулом, писем писать не давать, и никого к ним не допущать, и тайно говорить не велеть, токмо до церкви пущать за караулом же, и довольствовать брацкою пищею».

6 мая 1727 года Екатерина скончалась, а манифест от имени Петра II вышел только 27 мая. В нём раскрывалось дело Девиера и Толстого и рассказывалось, что нынешние осуждённые «тайным образом совещались против того указу и высокого соизволения Её Императорского Величества во определении нас к наследству». Они же противились и волеизъявлению покойной императрицы «о сватовстве нашем на принцессе Меншиковой, которую мы во имя Божие Ея же Величества и по нашему свободному намерению к тому благоугодно избрали...»

Ничего не изменилось для Марии, когда на престол взошёл юный мальчик Пётр Второй. Правда, теперь могла она не бояться, что обнесут её братьев чинами да начальство будет глядеть недовольно, как при Екатерине. Но и сейчас, как и во времена Екатерины, не звали её ко двору, не приглашали на балы и куртаги, а она и рада была: скука светских развлечений давным-давно стала определяющей чертой царских праздников. Разве что поглядеть, как красуется князь Меншиков, забравший под своё крыло юного царя, как опекает его, даже переселил в свой дворец, дабы смотрение за ним иметь...

Но это ему не помогло. Четырнадцатилетний подросток, настроенный Долгорукими и Голицыными во время всего лишь двухнедельной болезни князя, свалил всесильного владыку и отправил его в ссылку, так же, как Меншиков когда-то отправил в ссылку Толстого...