Владислав Бахревский - Василий Шуйский, всея Руси самодержец

О переезде в Новгород великий государь забыл, и все помалкивали. В Пыточном дворе шли допросы новгородцев. Между царскими людьми прошел слух: архиепископа Леонида оговорил лекарь Бомелей. Бомелей не только лечил царя и его семейство, но и составлял яды, отравил Григория Грязного и целую сотню простых опричников. В народе царского лекаря называли колдуном. Да он и был колдун: привадил к себе царя дьявольской астрологией. Составляя гороскопы, пугал Ивана Васильевича обещанием страшных бед, но умел находить пути спасения, погружая государя ради этого в бездны тьмы.

Теперь Бомелей указал на измену новгородского архиепископа, расшифровал его письма к шведскому королю. Но не измена, может быть, и выдуманная, довела Леонида до Пыточного двора. Новый гороскоп, составленный Бомелеем, предрекал царю скорую погибель от близких к его сердцу людей. Составив же каббалистическую пирамиду, проклятый лекарь указал путь спасения через новгородскую волхвовицу. Архиепископ Леонид недолго запирался, открыл Ивану Васильевичу: грешен, держит на своем дворе шестнадцать баб-ведуний из северных земель, где ночь по полгоду, где самые сильные на Руси знахари.

– На великого, на зело могучего, знать, собирался напускать лютую немочь, иначе зачем столько волхвовиц?

– Грешен, – покаялся архиепископ, – не ради ведовства держал баб при себе, ради их красоты.

– Ну и брешешь! – не поверил Грозный. – Я знаю, каков ты сластолюбец. Не Бога молишь в Софийском великом доме – дьявола тешишь. Бабы тебе на дух не нужны, ибо занимаешься мужеложеством и, говорили мне, даже козочками не брезгуешь.

На дыбе что скажут, то и повторишь себе на погибель. Признался Леонид, есть среди его ведуний – прозорливая, с глазами, как мутная черная пропасть, именем Унай.

За этой волхвовицей послали без промедления.

Между пыточными занятиями не забывал великий государь и о других делах. Собирал полки, чтоб зимою, по крепкой дороге, шли воевать Колывань и прочие коловерские, опсельскне, падцынские места. Не забывал о польской короне, не хотел только денег на нее тратить. Ждал, чтоб пане радные сами к нему с поклоном ехали.

Но привезли волхвовицу Унай, и занялся царь волхвованием, дабы превозмочь силу звезд, отвратить от себя бездну ледяного мрака.

В те дни к Василию Ивановичу брат его, Андрей Иванович, приехал с великим недовольством, и день-то выбрал для упреков самый неподходящий, праздник Петра и Павла, всехвальных верховных апостолов.

– Борис Годунов перестал говорить со мною ласково! – Князь Андрей, как выдра Агия, щерил острые зубы. – Он к тебе и так и этак, а ты от него шарахаешься, будто от чумы.

– Он чума и есть.

– Наградил тебя Бог маленькими глазками, ничего-то они не видят! Годунов нас с тобой желал в приятелях держать, а теперь он не разлей вода с Федькой Нагим, с Богданом Бельским, с боярином Сабуровым. Песенка Тулупова да Умного спета!

– Скажи, Андрей, долго ли князь Тулупов в любимцах ходил? Был рындой с самопалом, да вдруг скакнул в первые. Если ему от ворот поворот, значит, хватило его на полтора года с небольшим. Васька Умной рыщет измену шустрей самого Малюты, и тоже ведь стал не надобен. Не спеши, Андрей Иванович… У нас с тобою лета молодые, может, не зарежут… Ты не в первые лезь, а смотри, что и как надо делать, чтоб, когда время придет, усидеть в первых.

– Борис Федорович Годунов…

– Я только и слышу от тебя – Годунов! Годунов! Да кто он таков, чтоб его имя поминалось под кровлей Шуйских? Кто?! Татарва захудалая.

– Годуновы ведут счет от мурзы Чёта. Он хоть и золотоордынец, но служил Ивану Даниловичу Калите.

– А наш с тобой счет – от Рюрика! Он у царевича с копьем, а ты с большим саадаком! Ибо ты – Шуйский, а он – Годунов, выскочка. Палач и шут! Борис Годунов тебе одногодок, но он обойдет и меня и тебя.

Василий Иванович взял брата за руку, подвел к иконам.

– Молись, Андрей! Молись, благодари Бога, что мы живы, здоровы, не в Пыточном дворе – огнем нас не жгут, мы никого не терзаем. Молись! На коленях! – И сам стал на колени. – Попросим родителей наших, чтоб вымолили у Господа для нас благословения, тишины, доброй жизни.

Андрей Иванович помолился, но было видно – не согласен он со старшим, с боязливым братцем.

Обнимаясь на прощание, Василий Иванович сказал:

– Тише едешь – дальше будешь. Брат мой, сия наука от людей мудрых. Я вижу все прекрасные достоинства твои, столь необходимые для служения великому и несчастному нашему царству. Сохрани же свои сокровища до лучшего времени. Не бойся, золото не вянет, не покрывается ржавчиной, не иссякает. Бога ради, побереги золото разума твоего, побереги себя, милый, родной.