Владислав Бахревский - Василий Шуйский, всея Руси самодержец

– Опять ветки коротки! – огорчилась летунья, отпуская вершину.

Береза, трепеща листвой, разогнулась, а девушка принялась кружить по поляне, напевая:

Размахнула руки, зажмурила глаза, крутилась быстрей, быстрей. Платье, расшитое по подолу, по вороту, по груди васильками, пошло синими кругами, волосы, не заплетенные в косу, плыли золотым колесом. Девушка поймала рукой ветку, открыла глаза. Посмотрела на березу.

– Не я тебя выбрала, судьба. Ты уж покатай меня, согнись до земли, дозволь заплести ветки твои с травой. Земная силушка будет тебе службу служить.

Приноровилась, полезла на березу и скоро была на вершине. Спела еще одну песенку:

И ответила себе басом:

И взвилась по-своему, девичьим голосом:

Сама вниз – сарафан вверх. Березка станом изогнулась, принесла летунью, на землю поставила, окунула ветки в траву.

– То, что надобно! – обрадовалась девушка и, налегая тельцем на березку, принялась свивать ветви с травой, припевая:

Завив березку, принесла под нее суму. Развернула скатерть, пирог – на середину, яички желтые вокруг пирога, солнышком.

Перекрестилась, села. Румяная, синеглазая и уж такая милая, что у князя в горле пересохло. Он было отступил в лес, а ветка-предатель так стрельнула под ногой, что в починке небось услышали. Князь обмер, а проворная девушка и на ноги успела вскочить, и подбежать.

– Подглядывал?! – не сердито спросила, с тоской, будто что потеряла. Личико у нее зарделось, вспомнила, как с вершинок слетывала.

– Помилуй меня, красная девица! Нечаянно на тебя набрел. Услышал шум, думал, может, кому помочь надо. Отступить тоже было боязно. Не хотелось песни твои спугнуть.

Не поднимая глаз, девушка сказала:

– Чего ж теперь?.. Пошли каравай есть, коли тебя Бог привел. А коли нечистый, так ты тем куском подавишься.

– Больно ты строга! – нахмурился князь, подходя к скатерти.

– Коли правду сказал, чего тебе бояться? А неправду, так лучше не ешь.

– Отломи кусочек.

– Сначала песню надо спеть.

И она запела, прикладывая ладони ко все еще пылающим щечкам:

Зачерпнула ложкой яичницу, поднесла князю.

– Ешь, чтоб поле моего батюшки втрое уродило.

Василий Иванович потянулся взять ложку, но девушка не позволила.

– Из моих рук ешь, так надо.

Съел. Девушка разрезала пирог на куски.

– Бери, какой на тебя смотрит. Пирог с груздями, со щучьей икрой.

Попробовал – понравилось.

– Вкусно!

– А как же не вкусно? Чай, троицкий пирог! Зо-вут-то тебя как?

– Василием.

– Не брешешь?

– Не брешу.

– А меня Василисой. Вот ведь как дивно сошлось… Может, и впрямь уродит наше поле втройне. Да хоть бы уродило!

– Разве прошлый год был неурожайный?

– Урожайный, – сказала Василиса, вздохнув. – Возле нашего поля стоит дуб о семидесяти семи суках. К нашему дубу за сто верст приходят. В прошлом-то году один сучок возьми и обломись, на поле упал, в хлеб. Вот батюшка и заповедал урожай Господу Богу, птицам небесным.

– Удивительная история! – Василий Иванович принялся выкладывать на скатерть свое угощенье.

– Сколько у тебя всего! – обрадовалась Василиса да и призадумалась. – Ты, может, угощать кого шел?

– Что ты! Это мне Первуша в сумку набил. Я шел палку добрую выломать, выстрогать. Посошок.

– Старый ты, что ли, с посохом ходить? Чай, не поп.

– Для забавы.

Василиса ухватила яблочко, отведала.