Владислав Бахревский - Василий Шуйский, всея Руси самодержец

– Мой отец на Таганском лугу стоял.

– Потому и остался жив… Хан Девлет-Гирей нагрянул часа через два-три после прихода земских полков. Большие воеводы за кремлевскую стену ушли, да в Китай-город, себя спасали; князь Иван Бельский первый. Татары увидели, что воевать не с кем, – зажгли посады за Неглинной… Веришь ли, весь день тихо было! Через Москву-реку переходили – гладь, а тут откуда ни возьмись – буря. Понесло огонь на Арбат, на Кремль, на Китай-город. В Пушечной избе взорвался порох, пыхнула Москва, как факел. Хан похватал людей, какие из города выбежали, и ушел от огня подальше. Народу сгорело великое множество. Тысяч триста. Кто не сгорел, от дыма задохнулся. Князь Бельский в погреб спрятался, да не уцелел. Я к немцам прибился. Они люди ученые, ссали на платки и теми платками рот и нос закрывали… Добрались до Москвы-реки, по воде за город вышли… Опричный двор дотла сгорел. Что люди?! Колокола от жара растопились, как воск, на землю стекли. В Грановитой палате, в Кремле, прутья железные перегорели. Бог митрополита Кирилла спас со священством. В Успенском соборе отсиделись от огня.

– Посмотри! – шепнул князь. – Белка пришла.

Агий глянул на белку и, вздохнув, закончил рассказ:

– За ту проруху великий государь казнил князя Темкина-Ростовского, воеводу-опричника Яковлева, да лекарь Бомель отравил сто человек из наших, по царскому повелению. Не быть бы и мне живу, – батюшка твой, блаженной памяти князь Иван Андреевич, в Шую меня отослал, в Шартомский монастырь. С той поры нет уж боле опричника… имярек, есть Агий, друг звериный…

– Как служить-то мне, Агий, царю Ивану? Надоумь!

– По совести. Колн угодно будет Господу, не отдаст тебя на растерзанье… Да ведь и не молод царь-государь. Чай, убыло в нем прежней прыти.

Каждый день взялся приплывать на остров князь, постигал стрельбу из лука. Не ахти как шло дело, но Василий Иванович был въедлив, переупрямил природную нетвердость руки, рассеянность взгляда. Учитель у него тоже был сметливый. Предложил однажды:

– Хочешь, князь, научу тебя моему коронному штукарю?.. Да простит меня Господь.

Показал на пролетавшую птицу, одной стрелой сшиб и успел, пока падала, поразить другой стрелой.

Подумал Василий Иванович и с усердием принялся обучаться Агиеву искусству. Не сразу, но получилось.

Пока ездил на остров, зверушки и впрямь привыкли к Василию Ивановичу. Выдра даже ласкаться начала. Спросил однажды князь Агия:

– Не хочешь ли вернуться в мир?

– Покуда жив Иван Васильевич, мне лучше с выдрой знаться.

На том и простились. Выдра провожала ладыо, выныривала то с одного борта, то с другого. Дразня, князь спрашивал ее:

– Как имя хозяина твоего?

Выдра недовольно фыркала и погружалась в воду.

Когда она, напоследок погнавшись за ладьей по следу, изнемогла, остановилась, положила мордочку на волну, князь снова спросил ее шепотом:

– Как имя хозяина твоего?

И выдра, хоть и далеко была, тотчас нырнула.

Сошел Василий Иванович на берег, а его Первуша поджидает.

– Все на остров да на остров, сходил бы ты, княже, в наш лес. Сколько уж я тут живу, а все не нарадуюсь на рощи наши, на боры золотые. Дубравушка-то у нас, боже ты мой! Русальная неделя на пороге.

– Так русалки, чай, в лесу защекочут.

– В русальную неделю* в лесу русалки добрые. Купаться нельзя.

– Избавь меня от напасти, добрый мой Частоступ! Ломаю голову, ломаю – и никак не вспомню прежнее имя Агия.

– Я с молодых лет твоему батюшке служил, потому и знаю, грешный, сию тайну. Федор по крещению, а прозвище у него Старый. Мудреный человек. Он и в молодые годы был мудреный.

– Освободил ты меня от заботы, благодарствую… Теперь указывай, в какие леса идти? Да провожатого определи.

– У нас леса добрые. Заблудиться невозможно, ручьями, малыми речками огорожены. Дальше воды не ходи – и не заплутаешь… Пообедаем, в дубраву ступай.

Дубрава была за лугом, за мелколесьем. Кажется, какого леса ждать, если землю занял бересклет, орешник, бузина… Влажная тропинка тоже была нетерпеливая, прямая… Пошла выше, выше, и, продравшись через черемушник, вынырнул князь к яркому свету, очутился себе на удивление в лесу великом, ибо каждое дерево было здесь, как собор.

Вспомнилась присказка: «Держись за дубок, дубок в землю глубок».

По траве-мураве шел Василий Иванович под дубами, едва еще опушенными нежной листвой. Идти было просторно, дубы стояли не теснясь. Все могучие, неохватные. Вершинами гуляли по небу, как по полю.