Кристофер Гортнер - Великая актриса. Роман о Саре Бернар

Поль хмыкнул:

– Выходит, твоя подруга Мари – лгунья. И, смею сказать, к тому же немного потаскушка.

– Потаскушка? – Сняв с себя шаль, я забралась в постель и до подбородка натянула побитое молью одеяло. – Почему ты так говоришь? И, Поль, есть у тебя сыр и хлеб? Я ужасно голодная.

Он вытащил из-под кровати тарелку и зажег на столе сальную лампу. Комнату заволокло дымом от горящего прогорклого жира, а мы сидели на кровати, прижавшись друг к другу, и ели черствый хлеб с засохшим сыром – это была моя единственная еда после завтрака.

– Ты сказал, Мари гулящая? – уточнила я.

– Так про нее говорят. – Поль задумчиво жевал, превращая сухарь в кашицу. – Некоторые парни из класса Сансона изображают из себя повес. Сансон набрал себе сынков членов имперского суда, незаконных детишек мелких чиновников и прочих, которые считают, что они лучше остальных. Не буржуа. После занятий Мари ходит с ними в пивную за углом.

– Походы в пивную вряд ли превращают ее в шлюху, – возразила я, удивляясь, как могла не заметить Мари по пути в Консерваторию или домой и почему, рассказывая другим студентам о нашем знакомстве, она сама не подошла ко мне, чтобы возобновить дружбу.

– А походы после этого с парнями на берег реки превращают? – спросил Поль.

Я едва не подавилась хлебом:

– Она и правда это делает?

– Так говорят парни. Я с ней не ходил, так что за правдивость их слов поручиться не могу.

Как на это реагировать? Мари, которую я помнила, была девушкой искушенной в мирских делах. В конце концов, именно она открыла мне глаза на то, чем занимаются наши матери, так что, вполне возможно, слова Поля правдивы. Досадно, что девушек, которые лишились добродетели, все презирают, тогда как от юношей ожидают, что они будут вести разгульную жизнь в доказательство своей возмужалости. Подумав так, я заявила:

– Весьма негалантно с их стороны хвастаться подобными вещами. Если парень скажет что-нибудь такое обо мне, я ему уши надеру.

– Не сомневаюсь, – хохотнул Поль. – Поэтому они и сторонятся тебя. Сара, ты им очень нравишься. Парни тоже видят в тебе нечто иное, но ты их пугаешь. Тем не менее подозреваю, что большинство из них, если не все, предпочли бы, чтобы на берег реки с ними ходила ты, а не Мари.

– Не будь смешным. – Я снова хотела положить руку на его манжету, но не успела, потому что Поль отодвинулся, лицо его скрылось в тени, и я не могла прочесть, что на нем написано.

– Нет, – сказал он.

Я уставилась на него:

– Что?

– Не делай этого. Не обращайся со мной как с братом.

– Но мы друзья. Я часто думаю о тебе как… – Голос мой затих; Поль стал убирать остатки нашей трапезы, избегая моего взгляда, и я спросила: – Ты обо мне того же мнения?

Он покачал головой:

– Я знаю, ты не такая, как Мари Коломбье. И я не сын имперского судьи.

– Но ты думаешь об этом?

Я сама не знала, почему допытывалась. Мое тело, как бы я ни отвергала его потребности, давало о себе знать; я ощущала необъяснимые желания, которые приводили к тайным исследованиям себя в постели. Но быстрые ощупывания захватили меня ненадолго. Это казалось пустой тратой времени, когда нужно было выучить столько новых строк.

Поль посмотрел мне в глаза:

– Конечно думаю. Ты самая удивительная, самая головокружительная девушка из всех, кого я знал, и самая красивая.

Он считает меня красивой? Никто никогда не применял такое прилагательное для описания моей внешности.

– А ты не думаешь об этом? – продолжил Поль. – Не со мной, с кем-нибудь другим? В Консерватории, по-моему, много красивых парней.

– Как Жак Виллет?

– Ты невозможна! – фыркнул Поль.

Не могу сказать, что толкнуло меня на это. Просто порыв, как многое в моей жизни. Я увидела Поля, старательно отводившего взгляд, с оловянной тарелкой в руках, с опущенным круглым лицом, крошками на подбородке… и откинула одеяло:

– Иди сюда.

Он замер:

– Нет, сегодня я буду спать на полу.

Я похлопала рукой по соломенному тюфяку и отодвинулась к стене, ощутив спиной ее холодную влажность.

– Не будешь. Поставь тарелку и ложись в постель. Тут зябко. Я требую. И задуй лампу, пока мы не задохнулись от дыма.

Выполняя мои распоряжения, Поль двигался рывками, будто потерял контроль над своим телом. Когда он втиснулся на кровать, напряженный, как готовая лопнуть струна, и завозился с одеялом, чтобы накрыться, я положила руку ему на грудь и почувствовала, как быстро колотится у него сердце.

– Это какие-то конные скачки, – прошептала я и провела пальцами ниже, не уверенная в том, что делаю, но, услышав, как Поль задержал дыхание, сообразила: идея правильная.