Валерий Поволяев - Атаман

— Где знамя? — вновь прорычал Семенов, устремляясь в освободившийся проулок.

Казаки, размахивая шашками, выкрикивая что-то азартное, ринулись за ним следом.

— Дас зинд казакен! — послышался испуганный крик.

— Казакен, казакен, — подтвердил Семенов, продолжая орудовать шашкой.

Через несколько минут он догнал последнюю подводу обоза — с высокими бортами, нагруженная офицерскими сапогами, обоз еще не успел уйти, — ездовой, старый худой немец в роскошной каскетке, сияющей медью и лаковым обтягом кожи, сидел на скрипучем, пахнущем ворванью [9] Ворвань — устаревшее название жира морских млекопитающих и некоторых рыб. верху, как на груде соломы, и шлепал вожжами лошадей.

Увидев Семенова, он взвизгнул надорванно, будто получил удар ногой в низ живота, в самое важное место, и стремительно соскользнул с пароконки [10] Пароконка — повозка, запряженная парой лошадей. на оглоблю, похожую на длинный орудийный ствол, с нее спрыгнул в чистый, присыпанный песком кювет, откатился в сторону, прикрывая голову руками.

Сотник не стал стрелять: ездовые — самые безобидные люди среди врагов — как правило, немощные, убогие, скрюченные ревматизмом, разноногие, криворукие — их жалеть надо, а не убивать. А вот «вильгельмов», как величает этот народ Чупров, небрежно пошлепывающих своих битюгов ладошками, каждый раз стараясь дотянуться до жирного конского зада, он сейчас здорово пощекочет шашкой.

—Аль-ле-лю-лю-лю! — зашелся в крике сотник, заводясь от этого крика сам, делаясь сильнее, злее, ловчее, привстал на стременах, прокрутил шашкой над головой «мельницу» — блестящий клинок работал как пропеллер «ньюпора» — боевого самолета, находящегося на вооружении у русской авиации. — Аль-ле-лю-лю-лю!

Конь под Семеновым был хороший, как и все его кони, — мог носиться, словно ветер, у дончака даже шкура задрожала, пошла сыпью от крика хозяина; запасной конь, на котором сейчас скакал Чупров, был еще лучше.

Сотник перестал крутить шашкой «мельницу», рубанул клинком воздух — раздался жесткий свист, на который оглянулись сразу несколько немцев.

— Казакен! — вновь послышался заполошный крик, и немцы — целых два эскадрона, хорошо вооруженных, сытых, — даже не достав клинки из ножен, бросились от казаков врассыпную.

Ездовые — как один похожие на убогого немца, слетевшего с горы офицерских сапог, — горохом посыпались со своих возов, стараясь слиться с каким-нибудь кустом, раствориться в сухой крапиве, обратиться в мышь, в таракана, лишь бы не видеть этих страшных казаков.

Сотник точно вычислил, в какай повозке находится знамя — оно лежало в новенькой двуколке, придавленное грудой штабных бумаг, — круто развернул коня и, словно дух, возникший из ничего, встал перед двуколкой.

Ездовой с вытаращенными глазами вскинулся в двуколке в полный рост и поднял руки.

— А ну пошел вон отсюда! — зарычал на него Семенов, легким движением шашки обрезал постромки; освободившиеся лошади захрапели испуганно, а ездовой продолжал тянуть вверх руки. — Я же сказал — вон! — выкрикнул сотник, перепрыгивая в двуколку.

Похоже, только сейчас ездовой понял, как ему повезло: он всхлипнул благодарно и так, с поднятыми руками, и исчез. Не война, а чудеса какие-то. Человек может исчезать в одно мгновение.

Древко знамени торчало из-под синих папок, к которым были приклеены аккуратные белые этикетки с интендантским перечнем. Сотник небрежно сплюнул за борт двуколки, лицо у него исказилось, стало чужим, каким-то кошачьим, усы вспушились. Он выдернул знамя из-под папок. Прорычал недовольно, чувствуя, как у него подрагивает от возмущения подбородок:

— Развели тут бумаги, крысы штабные!

Штабистов Семенов, как и многие забайкальцы, особенно окопники, не любил — они казались ему слишком высокомерными, погруженными в дворянскую заумь, не способными держать шашку в руках... А что главное для солдата в пору войны? Колоть врага шашкой, будто колбасу, и подмазывать кипящим салом пятки, чтобы «колбаса» эта бежала быстрее. При встречах со штабными офицерами, даже со старшими по званию, Семенов холодно улыбался и отворачивался в сторону. Приветствовал их только тогда, когда этого невозможно было избежать.

Сотник перекинул знамя Белову:

— Держи!

Тот ловко поймал его, развернул; Семенов вновь вскочил в седло, увидел замешкавшегося немчика в новой, еще не обмятой форме и решил захватить его в плен. У немчика неожиданно закапризничала лошадь — такое часто бывает, и всадник, вместо того чтобы огреть ее пару-тройку раз плеткой и быстро привести в чувство, начал с большезадой гнедой кобылой валандаться, уговаривать ее, успокаивающе хлопать ладонью по холке.