Юрий Мушкетик - Гайдамаки

— Не ведаю ничего. О чём ты?

— В мешке было триста червонцев. А отдал ты сколько? Двести сорок.

— Ты что? — Роман невольно посмотрел на Семена, не шутит ли тот. Но лицо атамана было суровое и холодное. Да и не до шуток было ему сейчас, это Роман видел.

— Сотник считал при свидетелях, а отдавал я их тебе сам. У кого крадешь, у своих?

— Да не брал я! — закричал Роман. — Понимаешь, не брал. — Он схватил Семена за руку и изо всех сил сжал её. — Когда-то такое могло случиться и со мной. А сейчас — ни за что. Ты веришь мне? — Взглянул в глаза и с ужасом увидел — Неживой не верит.

Освободив свою руку, Семен спрятал её за спину, вздохнул и тихо, не со злостью, а с болью сказал:

— Не ждал я такого. Езжай, никто не тронет тебя. Эх, ты!.. — атаман поднялся и пошел в хату.

— Семен! — хрипло простонал Роман.

Он хотел бежать за Неживым, убедить его, умолять, чтобы поверил, только что-то сдержало его. Обида или гнев? А может, и всё вместе?

Гулять не пошел. Вернулся домой, тихонько перелез в сад и лег под кустами. Где-то за лугом пели девчата. Звонкая, задорная песня беспокойной молодости плыла над селом. Роман не слышал её. Тупо глядел в землю, обрывал цветы-сережки. А потом вдруг прислушался и, вспомнив всё, в отчаянии закрыл уши. Он не мог дальше слушать песню. Она напоминала, что где-то рядом есть счастливые люди и им нет никакого дела до Романова горя.

«Куда же девались те деньги?» — словно пробуждаясь, вдруг подумал Роман. Неужели никто не поверит, что он не брал их? А Хрен?

Роман вскочил на ноги и перепрыгнул через тын на улицу.

Хрен жил у Сечния, родича Зализняка, недалеко от Тясмина. Запорожец был во дворе. Склонившись над мельничным жерновом, что лежал у сарая, он и еще двое гайдамаков обтачивали пули. Увидев Романа и не желая вести разговор при гайдамаках, Хрен поспешил навстречу и остановил его посреди двора, не дав Роману вымолвить и слова.

— Знаю, зачем пришел. Да слушать не стану. Когда-то дурень был, поверил тебе на Сечи. Ты и тогда деньги стащил. Иди отсюда!

Низко склонив голову, Роман вышел за ворота. Весь следующий день он не появлялся на улице. Никогда не думал раньше, что придется стыдиться людей, избегать их взглядов. Роман знал: один человек поверил бы ему — Максим. Взглянул бы в глаза, сжал за плечо — и отпустил бы. «Невиновен ты», — сказал бы. Насквозь видит человеческую душу Максим, хорошо знает своих друзей. Но он далеко.

Вечером после захода солнца Роман шел берегом к панскому имению. Ещё издали увидел Галю. Она стояла на пороге, сеяла через сито муку. Роман обошел ограду и из-за хлева вышел в конец хозяйственного двора, где стояли дома для дворовых. В одном из них жил дед Студораки с Галей. Гали уже не было видно во дворе, а около хаты дед Студораки что-то тесал топором.

— Бог на помощь! — поздоровался Роман.

Дед буркнул что-то невыразительное и снова принялся за колышек. Топор был тупой и раз за разом скользил по твердому ясеню.

— Затесать? Дайте я, — протянул руку Роман.

Дед не ответил и продолжал тюкать по неподатливому дереву.

Роман потоптался на месте и несмело спросил:

— Галя дома?

— Нету. С утра ещё в Ивкивцы пошла.

Роман больше ничего не спрашивал. Вышел из двора и, не разбирая дороги, побежал к берегу. Остановился против своего двора, схватился за ветку вербы и так застыл. Невыразимая боль сжимала сердце, перехватывала дыхание. Нет, дальше снести эту боль он уже не в силах. И впервые в жизни в голову закралась страшная мысль: «Зачем жить?»

Озеров и ещё один солдат стояли в дозоре возле Писарской плотины. Они должны были никого не выпускать из города и не впускать: в полдень крестьяне привезли известие, что около Черного леса появилась шляхта.

Возле гати караулили по очереди. Пока один стоял на улице, другой отдыхал в крайней от плотины хате.

Хозяева хаты уже спали. Уронив на руки голову, Василь смотрел в окно. Напротив выстроились в ряд белоствольные березки, словно молоденькие девушки, стройные, кудрявые. Ещё и за руки взялись. Сейчас звякнет балалайка, и кинутся они все вместе в танец, разметав по плечам пышные косы. И Галя среди них. Воспоминание это больно кольнуло Василя. Снова и снова в голове проплывали события последних дней. Беспокойство охватывало сердце солдата. Сомнения и стыд угнетали его. Ещё и сейчас он не знал, как ему быть. Когда Василь услышал о краже Романом гайдамацких денег, он сначала хотел пойти к Неживому и сказать, что Роман не виновен и что настоящего вора видел он, Василь. Но тогда же вынырнула и другая, злая мысль, она остановила его: «Переболеет немного душой Роман, и всё, — успокаивал себя. — А может, он не очень тревожится, может, и правда ему не раз приходилось запускать в чужой карман руку. Вон и Хрен рассказывал… А Галя после этого отвернется от него навсегда…» И всё же эта мысль не успокаивала.