— Послушай, у меня там баночка есть пустая, как раз на двести грамм. Хочешь, вареньем поделюсь? Вкусно же. Своих порадуешь.
— Спасибо, не стоит.
Он пыхнул трубкой и вдруг добродушно улыбнулся в желтые усы.
— Обиделся, — мягко сказал он. — Думаешь, старый Коба выжил из ума и не слышит дельных советов, — опять пыхнул и уставился мимо меня куда-то вдаль. — Эх, дружище! Если бы не война на носу!
Когда мы с Машей оказались наконец в спальне вдвоем, она одним движением скинула халат и осталась в короткой полупрозрачной рубашке; до сих пор я такие только в западных журналах видел, на модных картинках.
— Смотри, какую я, пока ты по Европам катался, ночнушку-соблазнюшку купила по случаю, — сказала она и покрутилась передо мной; разрезанный по бокам подол рубашки, как стрекозиные крылья, замерцал вокруг ее обнажившихся ног и живота и, померкнув, снова все накрыл, когда она замерла.
— Нравится?
Какая она стройная для своих лет, с удовольствием и гордостью подумал я и сказал:
— Какая ты у меня стройная.
— Да уж какая есть, — ответила она.
— Ну, иди ко мне.
— Соскучился?
— Да. А ты?
Она чуть помедлила, потом призналась:
— Очень.
И сделала шажок к постели. Остановилась и спросила:
— А ты меня еще любишь?
— Да, — сказал я и с облегчением почувствовал, что не соврал.
Она сделала еще шажок.
— А ее?
— Кого? — спросил я и сам едва не сморщился от лицемерной кислятины в своем голосе.
Маша помолчала, явно колеблясь, а потом все-таки не решилась.
— Мировую революцию, — сказала она.
Я с облечением засмеялся.
— Обожаю! Только, знаешь… Без взаимности. Иди ко мне.
И она пошла. И мы были вместе, и я был этому рад; и она дышала так прерывисто, словно, как встарь, становилась счастливой. Но в какой-то миг мне подумалось, что она лишь по старой домашней привычке любит меня, и ничего в том уже нет, кроме уюта, который хочется во что бы то ни стало длить и никому не отдавать — ни надежды спастись, ни порыва спасти, всего лишь желание иметь; от этой мысли я едва не опал, не кончив, и пришлось грубо, бестолково заторопиться. И когда мы раскатились, меня душило разочарование; я и близко не успел натешиться своим ласковым владычеством, и не выбил из ее упругой податливости ни единого вскрика.
Некоторое время мы молчали, унимая дыхание, а потом она сказала сухо:
— Похоже, по мировой революции ты все-таки соскучился больше.
— О чем ты? — спросил я.
Мне казалось, я знаю о чем. Оказалось — не вполне. А может, она и сама не поняла еще, к кому ревнует больше.
— Я так ждала тебя, а ты — первым делом в Кремль… К этому…
— Маша…
Я попробовал ее обнять, но она предупредила грудным, напряженным голосом:
— Не трогай меня.
Невозможно было поверить, что всего лишь полгода назад в близости у нее делалось лицо двадцатилетней, а я любил ее так, как даже двадцатилетнюю не любил, потому что гордился собой и тем, что могу хотя бы на несколько минут вернуть ей молодость…
Я провалился в сон, как в прорубь.
А проснулся будто от тихого выстрела. Открыл глаза.
Была глубокая ночь. Была ватная тишина, которую нарушал один-единственный звук. Маша стояла у окна, закусив губу, и в щель между занавесками, таясь, будто с той стороны ее выцеливал врангелевский снайпер, выглядывала на улицу. Снаружи, далеко-далеко внизу, урчал, приближаясь, мотор неторопливой ночной машины, и по потолку, как стрелка на отсчитывающем жизнь циферблате, проворачивалась длинная узкая полоса света. Звук проехал под нами и стал, удаляясь, меркнуть. Полоса на потолке сжалась в спицу, остановилась и медленно погасла.
У Маши беззвучно шевельнулись пересохшие губы. Потом она прошептала:
— Не к нам.
В первый момент, спросонок, у меня волосы встали дыбом. Но для Кобы этим завершить разговор было бы мелко.
— Спи, — сказал я. — Если у нас с тобой и закончится, то не так.
— А как? — сверкнув на меня из темноты глазами, жадно спросила она.
— Пока не знаю, — сказал я. — Но не так. Спи.
Когда она легла, я снова попытался ее обнять, но она отодвинулась.
Жизнь всем недодает.
И не о том даже речь, что она сначала дает, не предлагая, а просто кидает тебе россыпью и то, и это: справляйся, мол, и если справишься — рули; а потом, именно когда ты плохо-бедно научился справляться и рулить, принимается все отбирать назад. Я о другом. Всяк смолоду уверен, что дослужится у жизни до генерала, а если чуточку повезет, то и до маршала. Но погибает в неравном бою с жизнью хорошо если старшим лейтенантом.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу