Татьяна Скворцова - Восход стоит мессы

Королева уже сомневалась в верности своего решения провести пышные торжества по случаю свадьбы. Расчет на праздничное примирение, похоже, не оправдался. Напротив, средоточие на малом клочке земли большого количества враждебных друг другу вооруженных людей грозило неприятностями. Был оглашен королевский ордонанс, запрещавший в дни свадьбы любые столкновения на религиозной почве, но это не помогало.

Разумно опасаясь за свою безопасность, гугеноты избегали гулять по столице в одиночестве, предпочитая передвигаться группами, изрядно напоминавшими военные отряды. Они задирали католиков, которые в свою очередь тоже не оставались в долгу. Дело усугублялось праздничными винными возлияниями, установившейся жарой и бездельем собравшихся в городе гостей, которые развлекали себя, как могли, при том что каждый из них имел при себе по крайней мере кинжал, а то и шпагу или аркебузу. Несмотря на королевское повеление, количество дворянских дуэлей и просто уличных драк возросло в несколько раз.

Екатерина Медичи остро чувствовала напряжение, висевшее в воздухе. Она хорошо знала свой город, и теперь он казался ей похожим на воспаленный нарыв, жаждущий скальпеля хирурга. Старая женщина, мать, вдова и королева, многое видала в жизни. Оберегая корону своих детей, она казнила и миловала, дарила и отнимала, принимала тяжкие решения, и, казалось, ничто уже не могло ее испугать. Но сейчас ей было страшно.

А на следующий день, 22 августа 1572 года, прозвучал выстрел. Преступник, скрывавшийся в доме Пьера де Вильмюра, бывшего наставника герцога де Гиза, ранил в плечо адмирала Колиньи, в одну секунду разрушив хрупкое равновесие, установившееся между католиками и гугенотами в последние два года. На месте преступления была обнаружена дымящаяся аркебуза с маркировкой гвардии герцога Анжуйского.

Бом! Бом! Бом!.. – колокол церкви Сен-Жермен л’Оксерруа пробил полдень.

– Тысячи рук поднимутся, чтобы отомстить за раненую руку господина адмирала! – запальчиво выкрикивал юный паж по имени Пардальян. И другие голоса вторили ему.

Бом! Бом! Бом!..

– Да вы что, герцог, вконец ополоумели! – даже не пытаясь быть вежливым, кричал господину де Гизу Генрих Анжуйский.

А может, и не Генрих Анжуйский. А может, и не кричал, а говорил тихо и что-нибудь совсем другое. Париж полнился слухами. Камеристка госпожи де Шеврез, оказавшись столь не вовремя под дверями принца, будто бы слышала, как его высочество ссорился с его светлостью. А из-за дверей другой голос, вроде похожий на голос Гиза, вкрадчиво говорил что-то в ответ. А потом вдруг тоже возвысился и сорвался на крик.

– …но я не собираюсь один отвечать за все! – вот как, по ее словам, ответил герцог.

Или то был вовсе не герцог? Кто ж его знает. Чего только не болтают слуги. Выпороть бы дуру, да на скотный двор. Для ума.

С сегодняшнего утра герцога в Париже не видели. Так что, наверное, вовсе не с ним, а с кем-то другим обменивался любезностями монсеньёр принц.

Всякому дурачку было ясно, что покушение на Колиньи – дело рук Гиза. Несколько лет назад так же выстрелом из окна по приказу адмирала был убит Франсуа де Гиз 14 14 Франсуа де Гиз – отец Генриха де Гиза, вождь французских католиков. . И наш герцог, положа руку на сердце, был в своем праве. Адмирал этот сам виноват: за каким чертом явился он в Париж? Кто его тут ждал? Сидел бы тихо в своей ля Рошели – глядишь, целее был бы.

Бом! Бом! Бом!..

– А вы слыхали, кумушка?! Король-то наш – сам поехал к этому гугеноту раненому! Извинялся перед ним, словно перед самим Папой! Тьфу! Срамотища! По мне, так и вовсе бы его застрелить – невелика потеря! Да и всех еретиков поганых вместе с ним!

Париж гудел, как разворошенный улей. И тревожный шум этот, запальчивые клятвы и яростные пересуды заглушали тихий голос разума, который и в другие-то времена звучит негромко, а в такие – и вовсе еле слышен.

Новость застала Генриха Наваррского в особняке Конде во время игры в мяч. Прочитав короткую записку от Телиньи, оба принца немедленно отправились в отель де Бетизи, куда уже доставили раненого адмирала.

Они очень спешили, однако приехав, Генрих не мог понять, к чему была эта спешка. Вокруг раненого суетились доктора. В гостиных суетились старшие офицеры. Потом приехал король, и все стали суетиться вокруг него. Лишь к середине дня Генриху удалось добраться до своего кабинета и подумать.