Татьяна Скворцова - Восход стоит мессы

– Вы приказываете мне остаться? – уточнил Агриппа.

– Да.

– В таком случае мне придется ослушаться вашего приказа! Вы можете покарать меня за это, – измученное лицо Агриппы выражало обиду и упрямство, на щеках пылал горячечный румянец. Карать его совершенно не хотелось.

Генрих тяжело вздохнул, с жалостью глядя на друга, затем взъерошил себе волосы.

– У тебя деньги есть? – спросил он, сдаваясь. – Не можешь же ты ехать к ней без денег.

Агриппа с радостным удивлением посмотрел на Генриха, убеждаясь в своей маленькой победе.

– Есть. Немного, но я неприхотлив.

– Что значит «неприхотлив»? В конце концов, ты состоишь на службе короля Наваррского и едешь к даме.

Генрих отстегнул от пояса кошелек. Расставаться с деньгами мучительно не хотелось, но отступать было поздно. Он подумал, развязал тесемки и высыпал на стол пригоршню золотых монет.

– Это тебе. На дорогу.

Агриппа медлил, он все еще был обижен на своего короля.

– Возьми, – попросил Генрих, – не будем ссориться перед отъездом.

Агриппа ссыпал деньги в ящик стола и поклонился.

– Спасибо, сир. Я знал, что вы меня поймете, – глаза его были больными и блестели, как в лихорадке.

– Куда же мне было деваться, – буркнул Генрих.

– Я вернусь… скоро… не сомневайтесь.

– Я и не сомневаюсь, – усмехнулся Генрих.

Они крепко обнялись. Тем же вечером Агриппа д’Обинье выехал из города. Генрих и не подозревал, что всего лишь неделю спустя будет благодарить пагубную страсть своего лучшего друга, повинуясь которой тот вовремя покинул Париж.

18 августа 1572 года состоялась свадьба. Генрих плохо запомнил тот день. Лишь отдельные эпизоды запечатлелись в его памяти.

Он помнил, как одетый в роскошный, но тесный костюм из белого шелка, ожидал свою невесту у выхода из собора Парижской Богоматери. Стояла невыносимая жара, и солнце слепило глаза. Пот стекал по телу, бриллианты сверкали на золотом шитье, от шума толпы закладывало уши.

Наконец из собора в сопровождении кардинала де Бурбона (единственного католика в семье Бурбонов) и герцога Анжуйского появилась молодая королева Наваррская. На ней было расшитое серебром платье из голубого шелка, шлейф которого несли три принцессы, а на голове сверкала усыпанная драгоценностями корона. Маргарита была похожа на статую Мадонны в каком-нибудь испанском соборе. Толпа восторженно взревела, встречая свою любимицу.

Генрих знал, что отнюдь не все парижане с радостью приветствуют бракосочетание между принцессой дома Валуа и предводителем ненавистных гугенотов, однако это не мешало им собраться, чтобы поглазеть на невиданное зрелище. Весь город был украшен цветами, а на площадях бесплатно раздавали вино. Даже его единоверцы, многие из которых еще носили траур по королеве Жанне, сегодня сменили свои мрачные одежды на праздничные наряды и мало чем отличались от приодевшихся католиков. Торжество было в самом разгаре и поражало своим великолепием.

«Смерть гугенотам!» – раздался вдруг в толпе чей-то возглас. Однако городская стража, наводнившая сегодня улицы, быстро скрутила смутьяна. Генрих предпочел сделать вид, что ничего не слышал. Ничто более не омрачало веселья.

***

Когда наступил вечер, Генрих в шелковой сорочке до пят в сопровождении нескольких десятков придворных прошествовал в спальню своей молодой жены, где должен был провести первую брачную ночь. Дверь за ним закрылась, и они остались вдвоем.

Маргарита стояла в глубине спальни в роскошном полупрозрачном неглиже, отделанном венецианским кружевом. Она выжидающе смотрела на своего супруга, и в ее глазах плясали огоньки свечей. Генрих остановился на пороге, любуясь стройным силуэтом. Знакомство их длилось месяц, если не считать детства, оба они вовсе не были невинны и не видели ничего постыдного в предстоящем обязательном соитии, однако сейчас почему-то каждый из них испытывал смущение.

– Словно в конюшне на случке, – произнесла она.

Генрих улыбнулся: его молодая жена не утруждала себя жеманством. Но ему нравилось в ней все, даже цинизм, за которым эта придворная дама, многое, кажется, повидавшая на своем коротком еще веку, прятала неловкость.

Не отвечая, он молча распустил завязки на своей сорочке и, сбросив дурацкое облачение, остался совершенно обнаженным. Она с интересом знатока наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц. Он был невысок и худощав, но хорошо сложен, под гладкой смуглой кожей перекатывались крепкие мышцы.