Сергей Галикин - Красное каление. Том третий. Час Волкодава

Спустились пониже, спешились перед занесенным свежим снежком густым диким терновником с редкими приземистыми деревцами маслин.

-Побудь с лошадьми, а я пройдусь, поглядю, што там. Ближе нельзя… Ветер оттуда тянеть, ежели там где-сь кони объявятся, то наши тут же нас и выдадуть. И… ежели к восходу не дам знать – уходи.

-Без тебя, Панкратыч, не уйду.

-Знаю.

Григорий бросил повод Панкрату и растворился в молочном низинковом тумане.

По самому дну широкой балки протянулся замерзший ручей, заросший по берегам густыми, едва шуршащими камышами. Через ручей был перекинут едва заметный под снегом мостик из пары широких досок. «Конь никак не пройдеть… Значить, кони ихние тут кошуются…» Вдруг он услыхал близкий дух костра и едва уловимый запах конского пота. Снег, схваченный крепким предутренним морозцем, весело и предательски хрустел под сапогами.

Впереди, на небольшой поляне, над самым берегом, блеснул сквозь заснеженные заросли терновника огонек костра. В его отблеске Григорий рассмотрел привязанную к низенькому деревцу заседланную лошадь, рядом еще одну и человека в тяжелом бараньем кожухе, склонившегося над самым костром. Казалось, он дремлет.

Григорий внимательно поглядел по сторонам. Ближе уже не подойти, он может услыхать шаги.

Решил обойти вокруг, осмотреться. По своему следу отошел назад, взял по бугру, где снега поменьше, влево. Спускаясь к ручью, наткнулся на хорошо притоптанную конскими копытами тропу. Пригнувшись, пошел на запах костра, тихо, по-кошачьи ступая по мягким и чуть примерзшим, растоптанным яблокам конского навоза.

Сонная, крайняя от костра молодая кобыла испуганно чуть раскатила влажные лиловые глаза и уже отвалила черную губу, оголив ряд ровных желтых зубов. Ее резкий тревожный храп совпал с Гришкиным ударом.

Человек со стоном повалился лицом вниз, прямо в затухающий костерок. Григорий тут же откатил его в сторону и, наваливаясь, развернул лицом к себе, с силой заталкивая тряпошный кляп в сведенный судорогой рот. Перехватил руки, вывернул назад, стянул загодя приготовленной широкой шворкой. Переждал, пока успокоятся лошади, прислонил обмякшее тело с безвольно болтающейся головой спиной к дереву.

На вид ему было лет под сорок и его темное, заросшее недельной щетиной лицо с воспаленными от недосыпа веками, говорило о долгой и тяжкой кочевой жизни. Русые, с обильной сединой, раскосмаченные волосы низко спадали на широкий, в глубоких морщинах лоб. Григорий растер снегом его обвисшие щеки, шею. Врезал ладонью пару раз по щекам. Он дернулся, хрипло застонал, медленно поднял голову, дико озираясь, повел глазами, задвигал плечами, силясь освободить связанные за спиной руки.

-Не старайся, ничево не выйдеть, дядя, -Григорий встал напротив, растопырив ноги и пристально всматриваясь в незнакомца, -у меня супонь крепкая, из яловой кожи. Ты хто будешь?– и выдернул кляп.

Тот поднял заблестевшие глаза, облизнул треснувшие губы:

-Дай мне, браток.., снега чуток, пересохло горло…

Григорий зачерпнул пригоршню снега и, едва поднес ее к лицу незнакомца, как тот вдруг резво вскочил на ноги, всем корпусом и головой шибонул Григория в лоб и бросился бежать, шумно ломая грудью сухой мерзлый кустарник.

Григорий отлетел в снег, но, быстро вскочив, догнал его не сразу, свалил ударом ноги, придавил в снег, поднес к горлу нож:

-Молись, с-сука! Последняя минута твоя!.. Кто такой?!! Где твой хозяин, Киселев где?!

Тот вытаращил белесые глаза, замотал головой, прохрипел:

-Нету!.. Нету… здесь никакого… Киселева! Сдох… Убит твой Киселев… давно…

-Как это… убит? – Григорий, едва переведя дух, внимательно всмотрелся в раскрасневшееся широкое лицо беглеца, -а… кого ж ты… стережешь-то?

Тот усмехнулся в мокрые усы, поднялся, сел, его круглые глаза живо блеснули:

-Это ты, товарищ… ге-пе-ушник, стережешь… меня в данный момент. А я…

Он дернул плечом, опустил голову, сказал сухо:

-Ладно, слово офицера. Твоя взяла! Веди обратно! Пришел ты… зачем? А впрочем…

Когда он сел снова на свое место, прислонившись к дереву, коротко спросил:

-Который теперь час? На свои котлы не могу я… дотянуться.

-Без четверти пять… утра. Как урка выражаешься.., а еще офицер.

Он поднял широкий подбородок, вздохнул глубоко, устало прикрыл глаза, его темное щербатое лицо вдруг расплылось в скупой улыбке:

-А я и есть урка. А теперь… Все! А как же все… Прекрасно начиналось! А? В Семеновском полку служил! Блестящие молодые офицеры… Дамы с милыми и такими манящими улыбками… Вечера… Беседки на прудах… Интриги, интриги… А потом… Эта проклятая война. С Баратовым ходил… А потом – Даешь Учредительное собрание! Ур-ра!! Свобода!!! И вот – пес, лакей! «Где твой хозяин»! Да я самого… Думенко! Гнал через Маныч! Да я… Буденного… Я…