Сергей Галикин - Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь

Гришка осторожно оторвал тяжелую голову от подушки с рюшечками, отодвинул в сторонку пухлую руку перезрелой купеческой дочки, как-то так скоро, в своей же , изгрызенной тоской постели, со страстью голодной бабы, отдавшейся ему намедни после полуштофа молодого вишневого вина, рывком поднялся, вышел по малой нужде.

Покрытое еще с вечера низкими снеговыми тучами морозное январское небо уже очистилось и из черноты глубокой глядели теперь на мир многие мерцающие точки далеких звезд.

От свежего морозного духа вдруг засвербело горло, пошла кругом голова. Достал кисет, набил махрой и заслюнявил уже было самокрут.Полез в боковой карман френча за спичками.

-Товарищ Остапенка… Вы, што ль? – вдруг раздалось откуда-то из глубины двора, из темноты.

-Ну я,допустим, -Гришка щелкнул затвором револьвера, пристально всматриваясь в темень. Но только редкие снежинки, весело сверкая в тусклом отсвете ущербной луны, медленно кружились по двору.

-Хто такие? Какой части? Как прошли караул?

-Мы тово… Из пятой сотни, блиновцы. От товарища Лозового.

-Ну, знаю. С чем пришли?

-Та вот. Пленного привели. Батюшку из храма. Товарищ Лозовой велел в штаб корпуса доставить. К самому товарищу Думенке.

Из тьмы вдруг вынырнули четыре приземистые фигуры в мохнатых казачьих папахах и коротких кавалерийских шинелях, запорошенные снегом. Меж них выделялась высокая фигура в черном до пят одеянии без головного убора с широкой окладистой бородой.

-Тьфу! – Гришка выругался, мотнул головой, -а нам тута он… на кой? Лозовой што, на месте ево не мог кончить?

-Нам приказано, товарищ Остапенка…Вот мы и доставили.

-Ладно, ведите. Сюды, в сени. И сами, – он пристально всмотрелся в уставшие лица конвойных, – тута пока перебудьте.

И, повернув голову, крикнул в коридор:

-Терещенко! Терещенко, твою мать на всю дивизию!! Пр-роворонили, падлы? Р-разобраться с караулом!

Мокеич, как будто и не спал вовсе, с бодрым видом сидел в глубоком кожаном кресле купца первой гильдии, с любопытством рассматривая высокого священника, присланного из блиновской дивизии.

-Говори.

Тот еще какое-то время пытливо и молча всматривался в осунувшееся, с широкими скулами лицо комсвокора. Затем неловко свел ладони, опустил глаза:

-Так вот ты какой… Думенко.

-Уж какой есть. Говори.

– Я не говорить с тобой пришел.С тобой говорить там, -он поднял глаза и палец в потолок, -будут. Я… просить тебя пришел.

-Выручить кого хочешь, поп? От справедливой пролетарской пули…Спасти?

-Нет! – вскинув подбородок, тихо, но твердо произнес священник и Гришка вдруг увидел, как горит его взгляд.

-Я не буду просить тебя, ибо у врага можно просить только пощаду. А мне она не нужна.Именем Христа… Я буду просить тебя как… русский человек русского человека. Не более! – батюшка медленно обвел повлажневшими глазами стоящих вокруг конников и Гришка, вдруг опять встретившись с этим твердым и спокойным взглядом, невольно опустил голову.

-Но и не менее!!

Воцарилась тишина.

-Давай дальше, поп, мне некогда. Ты, как мне только что доложили, пришел тайно, ночью, отпеть наших убитых врагов на персияновской позиции. Да был задержан часовыми?

Батюшка вдруг сделал несколько шагов в сторону Мокеича, не отводя глаз от его осунувшегося лица. Гришка напрягся, подался вперед, сжал в ладони рукоятку браунинга.

-Господь, как видно, скоро призовет и тебя, -он коснулся длинным узловатым пальцем желтой щеки комсвокора, -но ты… можешь теперь… Хоть как-нибудь искупить грехи свои земные.

-Ты говори, батюшка, мне ведь некогда псалмы с тобой петь…

-Хорошо! Там, -священник показал рукой на север, -на персияновских высотах, перед позициями артбатарей лежат верные сыны Отечества, мертвые лежат. И я, как слуга Господа нашего Иисуса Христа, хотел отслужить молебен по павшим воинам. Чтобы Господь принял и упокоил навек их мятущиеся души…Причастить израненных, умирающих воинов…

Он умолк, прикрыл глаза под по-детски мохнатыми ресницами. В комнате стояла тишина, лишь изредка нарушаемая веселым перетреском дров в печи.

-Так в чем же дело. Иди, помахай там своим кадилом.Да и пусть их закапывают…Мало мы их раньше зарыли? Как собак, без вашего поповского отпевания?

-Окстись, безбожник! – батюшка злобно сверкнул глазами, его рот подернула судорога, -твои псы меня не пускают с последним напутствием к убиенным воинам…

Думенко, молча потупившись в пол, просидел, согнувшись в кресле и слегка раскачиваясь, еще с минуту. Потом он резко поднялся, подошел вплотную к священнику, снизу вверх, сузив зрачки, пристально всматриваясь в него: