Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Большой жёлто-белый по фасаду дворец, не уступающий по размерам и своей внушительности царскосельскому, со всех сторон окружён пышным садом. У въезда — экипажи, из которых вместе со взрослыми выходят дети. Это все Алёшины знакомые — дети князя Голицына, графа Виельгорского, князя Гагарина... Все мальчики и девочки, с которыми он не однажды играл.

На дорожке сада — небольшого роста, в полной парадной форме лейб-гвардии гусарского полка офицер. Ба, да это же Саша, то бишь его императорское высочество великий князь!..

Ах, как захотелось кинуться в объятия, прижать его к груди. Но, во-первых, имениннику, да ещё такому, следует, как велит этикет, принять каждого гостя, пожать всем руки, учтиво осведомляясь о здоровье и о погоде, о том, как доехали — от Кремля ведь не менее пяти вёрст.

В просторной гостиной всем приготовлен чай. Но именинник и его гости-сверстники не дожевали ещё пирожных, задвигали стульями и бросились из залы играть в зайцев — кто кого успеет нагнать.

Наследник лишь на короткое время удалился, чтобы сменить парадную военную форму на лёгкий, удобный костюм, в котором сподручнее бегать, бороться и даже падать. Затем компания разделилась — девочки во главе с графиней Анной Алексеевной, хозяйкой дома, забрались в беседку слушать чтение интересной книги, мальчики побежали в Нескучный стрелять из духового ружья в цель под присмотром воспитателя цесаревича, генерал-адъютанта Карла Карловича Мердера.

В разгар соревнования, когда стало ясно, что великий князь в стрельбе всех превзошёл, он схватил Алёшу за руку и увлёк за собой по тропинке к каменному гроту. Хотя бы на минуту здесь можно было остаться вдвоём, без присмотра.

— Ты где намерен провести зиму — в Москве или Петербурге? — спросил наследник, забравшись на высокий карниз и подавая оттуда руку Толстому.

— Дядя обещает взять меня с собою в поездку по Германии, — ответил Алёша, усаживаясь на высоком каменном выступе рядом с наследником.

— Запомни, Алёша, когда бы ты ни оказался в Петербурге, по воскресеньям — в мой свободный от учёбы день — ты можешь ко мне являться. Тебе я всегда буду очень-очень рад.

В комнату Алексея Василий влетел весь светящийся изнутри — и прямо с порога:

— Пушкин в Москве! Вчера он был спешно доставлен из ссылки во дворец и принят государем. Целый час, если не больше, они разговаривали с глазу на глаз — и в итоге поэт прощён!

Всегда сдержанный и, исключая Алёшеньку, на нежности не расточительный, Алексей на сей раз порывисто обнял брата:

— Ах, какую, право, радостную весть ты принёс! — И тут же: — От императора ничего не слышал об этой аудиенции?

— Государя вечером на бал сопровождал Адлерберг. Однако мне пора назад, в Кремль.

— И я с тобою. Может, что вызнаю...

Не успел въехать во двор Кремля — навстречу Вяземский.

— Что я могу тебе, Алексей, о сей важной встрече сказать? Она — доброе знамение! — По началу разговора стало ясно: кое-что сорвавшееся с чужих уст дошло до князя. — Говорят: начало славных перемен и в судьбе нашего поэта, и, возможно, в судьбе России. Помнишь, что о нём говорил Жуковский: «На всё, что до сего дня было с Пушкиным, что он сам на себя навлёк, один ответ: шелуха. Я-де ему внушал: ты обязан быть выше несчастий, потому что у тебя не дарование, а гений». Жуковский, будь он сегодня дома, а не в отпуске за границей, добавил бы: «Отныне вершины, коих обязан достичь Сверчок, ему указаны монаршей дланью, умеющей не только карать, но главное — прощать и благословлять». По мне же — пророчествовать рано. Но ежели наш пиит правильно оценит благосклонность, коснувшуюся его, он по достоинству и праву сможет заместить место, оставшееся совсем недавно, по несчастию, свободным.

Вяземский замедлил шаг и вдруг вскинул трость над головой:

— Да что я тут разбалабонился? Бегу к нему, к Пушкину! Сегодня зову его к себе. Так что непременно будь и ты у меня. Вот тогда всё и вызнаётся — как и что...

Вроде ничего толком не узнал, но слова Вяземского запали. Разве мало сумел сообщить на бегу? Один намёк на монаршую указующую длань и возможное замещение места недавно ушедшего из жизни Карамзина чего стоит! Значит, царь не только простил поэта, но показал ему достойный путь, на котором хотел бы его видеть, иначе говоря, желал бы употребить все его способности на служение величию и славе отечества.

А по Москве уже ходили слухи, один другого дополняющие то ли домыслом, то ли тем, что было действительно при сём секретном разговоре или, скорее, должно было быть.