Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Ныне — последний уход от той жизни. Это теплило, тешило сознание. Всякий раз он принимал добросклонность и ласки двора, лишь милостиво позволяя монархам себя уговорить. Зато всегда их покидал — хлопая дверью.

И самоуверенная Екатерина, и вероломный Павел, и коварный Александр — ничего, терпели!

А кто, собственно, они такие против них, Разумовских? Это ведь ещё надлежит крепко поразмыслить, прежде чем определить, кто из них более «в случае». И если уж на то пошло, кто законнее и ближе к трону Петра: потомки простого казацкого рода, но плоть от плоти своего, славянского, корня да законным церковным браком соединённого с родною дщерью великого российского императора — или, скажем, чужих, немецких, кровей нищая бесприданница?..

От то-то, Панове! — как любил говаривать отец Кирилл Григорьевич, малороссийский гетман и президент Петербургской Академии наук, — родной брат Алексея Григорьевича [24] Разумовский Алексей Григорьевич (1709 — 1771) — граф, генерал-фельдмаршал (1756). Родом из украинских казаков. Участник дворцового переворота 1741 г., когда Елизавета Петровна свергла малолетнего императора Ивана VI Антоновича. С 1742 г. — морганатический супруг императрицы Елизаветы Петровны. , бывшего украинского парубка, а затем супруга российской императрицы Елизаветы Петровны. Так-то, Панове!..

Однако последний расчёт со двором не выходил из головы, горел хоть и слабым, но каким-то противным крапивным зудом.

Никто и на сей раз не гнал, упаси Боже! Просился в отставку сам, и давно уж. Но вот как её получил — это и ущемило.

Александр пригласил, когда граф, право, и забыл о своей настойчивости. Обласкал лучистостью глаз, выражал одни приятности и, уже вставая, вручил на пергаментном листе писанное отменной каллиграфиею личное к нему императора обращение: «Граф Алексей Кириллович! Приемля в уважение принесённую Вами просьбу и расстроенное здоровье, я увольняю Вас от службы, назначая Вам пансион по десяти тысяч рублей в год. Пребываю Вам благосклонный Александр».

Будто выставил вон... А не так втайне мечтал проститься! Чтобы с задранной вверх головой да ни на кого не глядя через порог — и дверь не они, а сам бы наотмашь...

Собственно, так он от двора самой Екатерины ушёл — не по нраву, и всё тут!

Как все сыновья гетмана и президента академии, он, Алексей Кириллович, старший средь братьев, образование получил отменное. Сначала в том домашнем институте, или «малой академии», на Десятой линии Васильевского острова, где занятия вели лучшие учёные Петербурга и Европы, затем — диплом Страсбургского университета.

Отец их, сам в отрочестве пастух и брат пастуха, на себе испытал: случай случаем, да и себя надобно тянуть за уши наверх. Восемнадцать годков всего было ему, когда уже возвратился из Германии, где по распоряжению Елизаветы постиг многие научные премудрости и иноземные языки не где-нибудь, а в Гёттингене и Берлине. Посему с малолетства и сыновей наставил на ту же стезю.

В одну из годовщин своего восшествия на престол Екатерина произвела старшего сына гетмана в тайные советники и назначила сенатором. Но вот какие письма вскоре начал он направлять отцу, когда тот по гетманским заботам выезжал из столицы всея Руси в Батурин, свой стольный малороссийский град: «Мне кажется, что всякий капрал нужнее меня отечеству и несравненно более имеет случая оному делать заслуги. Сии мысли, весьма нередко мне воображающиеся, может быть, отчасти являются причиною тому, что я не только ни малой по сие время склонности не чувствую ко двору, но, напротив, чрезмерное во мне к оному отвращение повседневно прибавляется. Сил моих более недостаёт продолжать столь противную мыслям моим службу. Следствия же сего принуждённого моего состояния те, что и нрав мой час от часу переменяется, и здоровье моё совсем от того истребляется...» И — куда уж откровеннее: «Все пути к достижению чести и похвалы молодому человеку закрыты, кроме одного: худые или хорошие свойства души в людях не уважаются, а поставляют в достоинство одни преимущества телесные. Вы представить себе не можете теперь, в каком развратном состоянии найдёте двор по возвращении Вашем в Петербург. Три фаворита вдруг сильны и велики; один другого давит и старается более возвыситься унижением своих соперников...»

Видно, не скрывал своей презрительности и перед матушкой государыней — при обсуждении дел в Сенате вдруг капризно возражал, упрямо не давал своего голоса при принятии того или иного закона, выгодного, по его убеждению, лишь фаворитам и всевозможным приспешникам.