Юрий Фанкин - Осуждение Сократа

— Сократ! — выпалила Аглаоника.

Лицо логографа вытянулось.

— Тут что-то не так. Мой друг Гиерон видел своими глазами, как его тело вынесли из тюрьмы.

— Он жив! — весело хихикнула старуха.

— Жив! — солидно подтвердила девочка.

— Кто у вас на языке? Сократ? — Человек в широкополой шляпе помахал спорщикам острым серпом. — Я только сейчас видел его у сыра. Он отпускает такие шутки, что даже надсмотрщик Ламах ржет, как молодой жеребец.

— Может, навестим сырные ряды? — Мельник крутил шеей от нетерпения.

— Глупости! — поморщился Поликрат. Однако пошел за мельником следом.

Женщина в трауре остановилась, развернула холстинку и, увидев ячменную лепешку, вспомнила, что пришла на многолюдную Агору затем, чтобы исполнить просьбу покойного. Не обращая внимания на любопытствующие взгляды, она запеленала лепешку с длиннохвостыми, неловко нарисованными ласточками — ее детям нравились такие лепешки — и присоединилась к потоку, который, раздваиваясь у постамента Гармодия и Аристогитона, лениво тек к зеленным рядам.

Хор призывных голосов долетал, как сквозь сон.

— Петрушка! Купите петрушки!

— Вот мята! Прекрасная мята с Прометеевых гор!

И вдруг прозвучало ясно, будто в ней самой:

— Ты опоздала, Ксантиппа.

Она вздрогнула и увидела на расстоянии локтя старика с мальчиком-поводырем. Откуда он мог знать ее? Женщина готова была поклясться, что первый раз видит этого странника с двумя сумками, перекинутыми через плечо. Лицо старика было чеканно-невозмутимым, и мальчик смотрел на Ксантиппу так, как будто его спутник не проронил ни слова. Ксантиппа ускорила шаг и некоторое время чувствовала на себе пристальный взгляд — казалось, старик лишь притворялся незрячим.

«Мошенник!» — попыталась успокоить себя Ксантиппа.

Она увидела нелепо прилипшую к одному месту толпу людей, которая быстро обрастала новыми плащами и хитонами. Стоящие позади старательно вытягивали шеи. И услышала она не говор, а какой-то густой понизовый шип.

— Пустите меня! — негромко, но требовательно сказала Ксантиппа.

Люди обернулись на женщину в трауре, и она быстро прошла узким, готовым в любое мгновенье сомкнуться коридором.

Великий хулитель сидел, прислонившись спиной к своему тростниковому шалашу. Его глаза были устремлены в солнечное небо. Если бы не окаменелый прищур и меловая бледность полуоткрытых губ, можно было бы подумать, что этот человек безмятежно наблюдает, как набирает высоту белоснежный голубь Нике. Правой рукой горбун прижимал к сердцу кривую пастушескую флейту, и поэтому казалось, что быкоголовое чудовище пронзило его предательски, со спины — рог угрожающе выпирал, и под ним алела, налипая черными сосульчатыми сгустками, кровь. Тут же, под ногами, прижатыми к животу, медленно всасывалась в землю красная лужица. И сам Херефонт, маленький, сжавшийся, с чисто выбритым в знак траура подбородком, выглядел сейчас обиженным и ничего не понявшим подростком.

Все смотрели на женщину, а она стояла в нерешительности. Потом, чувствуя, что от нее чего-то ждут, приблизилась к Великому хулителю. Солоноватый запах ударил в нос. Она, испытывая удушье, положила, не разворачивая, лепешку на сиротливо сведенные колени, заглянула ему в лицо, как бы готовясь запомнить надолго, и пошла прочь.

И уже полз по Агоре зловещий слух… Люди рассказывали о том, как к Херефонту подошел и притиснулся, будто бы обнимая, человек в коротком охотничьем плаще, отпрянул и сразу смешался с пестрой толпой. Некоторые поговаривали о том, что убийц было двое и на каждом из них был зеленолистый миртовый венок. Оживленные Поликрат с Филонидом плыли к зеленным рядам, стараясь держаться за скифами-стражниками, которые, судя по всему, торопились к месту происшествия.

В голубом афинском небе продолжал кружить белый голубь Нике. Под ним лежала Агора с изваяниями тираноубийц и архонтов-эпонимов, с лабиринтами торговых рядов, по которым текли нескончаемые ленты людей. Людские пути спрямлялись стрелами дорог, разбегающимися в разные концы Афин от алтаря Двенадцати богов, потом все замысловато переплеталось в бедных окраинных улочках, заходило в тупики много раз порушенной и возведенной городской стены, выплескивалось на вольный простор через Пирейские, Ахарнские, Дипилонские, Диомейские, Итонские и Диохаровы ворота. С высоты птичьего полета была хорошо видна торжественная процессия, идущая по священной Элевсинской дороге. Посвящаемые в таинства уже совершили омовение в море и теперь держали путь к знаменитому святилищу, чтобы совершить девятидневный пост — ровно столько, сколько не ела богиня плодородия Деметра, разыскивая свою дочь Персефону, похищенную богом подземного мира Гадесом, — и узнать от жрецов-гиерофантов тайные наименования богов. В довершение ко всему участники мистерии должны были пройти темным лабиринтом святилища и увидеть неожиданно вспыхнувший солнечный свет, знаменующий возвращение Персефоны из преисподни и счастливое начало новой весны.