Александр Чиненков - Агнцы Божьи

– Как я понимаю, отпущенный тебе знахаркой срок уже заканчивается? – как только Звонарёв сделал паузу, уточнил Олег Карлович.

– Он полгода как уже закончился, – ответил Силантий. – Я не умер раньше и дожил до дня сегодняшнего потому, что нашёл здесь, в Самаре, другую знахарку. И лишь благодаря её настойкам я пока избежал смерти.

– Ты имеешь в виду богородицу хлыстов Агафью? – сузив глаза, поинтересовался Олег Карлович.

– Да, это её снадобья помогали мне жить всё последнее время, – ответил Силантий. – Но сдаётся мне, что и её настойки всё меньше и меньше помогают мне. Я начинаю чувствовать, как огнём горят все мои внутренности, а панцирь, который когда-то назывался моей кожей…

– Он трескается и из трещин сочится гной, – как только Звонарёв замолчал, продолжил Олег Карлович. – А это может означать только одно, что…

– Песенка моя спета, – перебил его Силантий. – У меня начинается воспалительный процесс, несущий мне погибель, я прав?

– К сожалению, я вынужден подтвердить твою догадку, – пожимая плечами, сказал Олег Карлович. – Советую провести это время здесь, в стенах больницы, иначе… Мы, конечно, не можем тебя вылечить, это исключено, а вот облегчить страдания…

Звонарёв тяжело вздохнул и помотал головой.

– Нет, так не пойдёт, – сказал он. – Я не намерен медленно помирать в тишине и покое. И я не хочу подыхать, оставляя в этом мире кучу незаконченных дел. Помоги мне добраться до Зубчаниновки, доктор? Очень надо мне туда попасть, подсоби?

– Что ж, я свожу тебя к хлыстам, если ты желаешь, – неприязненно морщась, пообещал Олег Карлович. – Если я не могу продлить тебе жизнь, то хотя бы…

– Спасибо, спасибо тебе, доктор, – прошептал Силантий. – А сейчас… Сейчас облегчи мои страдания. Худо мне становится, чую… Внутри всё печёт и во рту сохнет. Я… я…

Поняв, что состояние больного стремительно ухудшается, Олег Карлович вскочил со стула и поспешил в коридор за медсестрой и санитарами. Для того, чтобы оказать срочную помощь Звонарёву, требовалось немедленно перенести его в операционную.

Кучер остановил коляску у дома Шелестовых, обернулся и посмотрел на сидевшую рядом с Иваном Ильичём девушку-служанку.

– Здесь, что ль? – спросил он.

– Да-да, – ответила девушка. – Я сейчас, я быстро…

– Скажи тихо Анне Ивановне, что я здесь жду её, – сказал Сафронов, глядя на дверь парадного входа в дом. – Пусть поторапливается…

Кивнув, девушка сошла с коляски и впорхнула в дверь дома.

– Как стемнело скоренько, барин, – сказал кучер, вращая туда-сюда головой. – Там, под сиденькой под вами, обрез лежит. Если не трудно, дайте-ка его мне, Иван Ильич?

– Обрез? – удивился Сафронов. – А для чего ты с собой его возишь?

– Время нынче смутное, – вздохнул кучер. – Вон сколько бандюг из щелей повылазило. Как полицию и жандармов разогнали, так и покой из города ушёл. Они вон, налётчики, язви им в души, средь бела дня нападают и грабят, а уж как стемнеет, так и вовсе ухо востро держи.

Больше не споря и не задавая вопросов, Иван Ильич достал из-под сиденья винтовочный обрез и передал его кучеру. Тот передёрнул затвор, дослал патрон в патронник и положил его в сумку, которую повесил на козлы рядом с собой.

– Вот так-то спокойнее будет, – вздохнул он. – Ежели что, хоть отбрыкнуться чем будет. Накормлю гадов пулями от пуза. Они у меня мигом свинцом подавятся, ироды, прости господи.

«А ведь он прав, – подумал Иван Ильич, нащупывая рукоятку револьвера за поясом. – При новой власти Самара превратилась в разбойничий вертеп, и опасность на улицах может поджидать где угодно, не угадаешь…»

Уж кто-кто, а внимательно следивший за положением в стране Сафронов со страниц газет знал, что преступность как в Самаре, так и в других городах страны в революционном году побила все рекорды. Её разгул стал одним из самых масштабных за двадцатый век в русской истории. И этому способствовали не только явные ошибки Временного правительства, но и чувство огромной свободы, которую ощутил народ после Февральской революции. К сожалению, плодами этой свободы воспользовались не только бывшие угнетённые слои населения, но и огромное число выпущенных из тюрем уголовников, почувствовавших полную безнаказанность. Разгул бандитизма и остальной преступности достиг невероятных размеров, а возросшая наглость бандитов перешагнула все мыслимые и немыслимые пределы…

Дверь открылась, и из дома на крыльцо вышли Ася Шелестова и Анна Сафронова. Увидев коляску отца, девушка расцеловалась на прощание с подругой и пошла навстречу Ивану Ильичу.