Елена Чумакова - Милинери

На углу Гороховой и Казанской девушку окликнул знакомый голос:

– Осинцева! Соня, стой!

Через перекресток к ней спешила Оля Чекмарева, ее институтская подружка. Девушки не виделись с выпускного вечера. Казалось, это было очень давно, так за эти месяцы изменилась их жизнь! Да и сами они изменились. Соня с удивлением оглядела подругу, ее голова и плечи были покрыты большим темным платком, прихваченным под подбородком, отчего она стала похожа на монашку. Девушки разговорились. Соня рассказала, что возвращается домой от баронессы Лавровской, в доме которой собираются дамы для благотворительных дел: щиплют корпию для госпиталей, вяжут варежки и носки для солдат, собирают посылки на фронт.

– Хорошее дело, – ответила Оленька, – а я пошла в сестры милосердия, работаю в госпитале. Здесь, недалеко, на углу Демидовской и Казанской, в бывшей гимназии.

У Сони округлились глаза:

– Какая ты молодец! Настоящим делом занимаешься. Я тоже хочу! Меня в сестры милосердия возьмут?

– Отчего же не взять? У нас так не хватает рук. Только это ведь не такое приятное занятие. На фотографиях в газетах и журналах все чистенько-аккуратненько и все улыбаются, а на деле кровь, боль и страдания. Выдержишь?

– Ну, ты же смогла!

– Я другое дело. Я из-за брата туда пошла, ранили его тяжело… в этот госпиталь и привезли, но спасти так и не смогли. А я здесь и осталась, за другими ранеными ухаживать.

– У меня тоже брат на фронте… и жених… писем третий месяц нет…

Ольга, подумав, кивнула:

– Что же, приходи завтра утром к восьми часам к бывшей гимназии, похлопочу за тебя.

На том и расстались.

Ночью Соня спала плохо, боялась проспать, да и нелегкий разговор с родителями добавил волнения. В споре она держалась уверенно, отстояла свое решение, но наедине со своими мыслями весь апломб растаял, уступив место тревоге и сомнениям.

Однако к назначенному времени она уже была в Демидовском переулке у входа в гимназию, над которым весенний ветерок лениво полоскал белый флаг с красным крестом. Ольга заметила бледность подруги, круги под глазами.

– Волнуешься? Ничего, я тоже волновалась в первый день. Научишься, привыкнешь.

Под высокими сводами коридора гулко отдавался скрип колес каталки, на которой две женщины везли человека с забинтованной головой. Вместо правой руки из-под простыни торчало что-то непонятное. Соня догадалась, что этот забинтованный обрубок – то, что осталось после ампутации руки. Ей стало страшно. Подруга не обратила никакого внимания на тележку.

– Ты подожди здесь, я быстро, – и на ходу снимая пальто и шаль, скрылась за одной из дверей.

Несколько раненых в одинаковых фланелевых халатах, стоящие вдоль стены в молчаливой очереди в процедурную, с любопытством рассматривали барышню. В коридоре пахло карболкой, лекарствами и чем-то еще, тошнотворным, отдаленно-знакомым. Соня вспомнила, что такой же запах исходил от умиравшей собаки, угодившей по неосторожности под копыта лошади. Картинка из детства живо всплыла перед ее глазами.

Ольга, уже переодетая в белый фартук и косынку, вернулась с доктором. Рукава его белого халата были засучены, обнажая мускулистые руки с толстыми короткими пальцами. Поверх халата на нем был надет забрызганный кровью клеенчатый фартук. Он внимательно оглядел Соню сквозь круглое пенсне, криво сидящее на его мясистом носу.

– Что, барышня, решили послужить Отечеству? Похвально, похвально. Будете пока ухаживать за ранеными: покормить там, переодеть, судно подать, успокоить, письмецо написать. Дело нехитрое. Остальному по ходу дела научитесь. С вопросами, ежели что, к Чекмаревой обращайтесь.

В сестринской Соня переоделась в униформу и едва узнала себя в высоком мутном зеркале.

– Дежурить будешь в пятой и шестой палатах, там выздоравливающие лежат. А меня, если понадоблюсь, найдешь в первой или второй. Да, и еще: будь с некоторыми построже, они как дети, махом на шею сядут, если слабину почуют.

В бывшей классной комнате, вместо парт, тесно стояли в два ряда железные койки. Около двух десятков раненых с любопытством разглядывали новенькую сестричку. Воздух в палате был еще более тяжелым, чем в коридоре, от неприятных запахов к горлу подкатывала тошнота. Соня попыталась приоткрыть окно, с трудом дотянувшись до фрамуги. И тут же с соседней кровати раздался недовольный голос:

– А ну, закрой! Дует.

Голос принадлежал пожилому солдату, из-под бинтов на девушку смотрели недобрые глаза.