Глеб Пакулов - Гарь

Муромский протопоп Логгин был в день недельный в соборной церкви Успения. Служил обедню сам патриарх в присутствии государя Алексея Михайловича с царицей Марьей Ильиничной. Всё шло ладом до переноса Святых Даров: вошед в алтарь, Никон снял с головы архидьякона дискос с частицами тела Христова и поставил его на престол, а чудовский архимандрит Ферапонт, неся чашу-потир с кровью Спасителя, замешкался, не переступил порог алтаря, остался по ту сторону Царских врат. Нарушение обряда не злоумышленное, но страшное. Усмотрел это Логгин и возопил: «Увы, рассечение телу и крови владыки Христа! Пуще жидовского действа игрушка сия!»

Искривление веками уложенного таинства заметил не один Логгин. Народ тоже возроптал. И чего раньше не бывало и быть не смело, — Алексей Михайлович с царицей Марьей Ильиничной, удручённые, покинули соборную церковь Успения. И сразу же, по мановению руки Никона, клир набросился на протопопа. Никон сам ножницами кое-как обхватал голову Логгина, расстриг его, а служки содрали с Логгина однорядку и кафтан. В одной исподней рубахе, с торчащими на голове клочьями, Логгин был смешон и страшен.

— Ересь в сердце принянчил! — ополоумя, орал он в спину ушедшему в алтарь патриарху. — Людям щепотью креститься велишь, как и собака Арий, да того христопродавца святой Никола за блуд такой по зубам брязнул! Оченно занетерпелось тебе собаке тому подражать! Стерегись, царь-государь, новый щепотник у тебя за столом посиживат, времечка свово ждёт!

— Да буди ты проклят!! — багровея, выкрикнул Никон.

Растерялись священники, народ, напуганный расправой над протопопом, пружался у дверей, выдавливался на Соборную площадь. А Логгин, обеспамятев, плевал в Никона через порожек алтаря и, стащив с себя рубаху, швырнул в глаза патриарху. И чудесным образом растопорщилась в полёте рубашка и точнёхонько накрыла престол с телом Христовым, будто святой воздух.

Выкручивался из рук насевших на него Логгин, поносил всяко Никона:

— И аллилуйю троишь во имя отца своего: аллилуя, аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, сатана! Тьфу на вас! Убойся Бога, сидящего на херувимех, Его же трепещут небесные силы и вся тварь с человеки, един ты презираешь!

Скрутили Логгина, опутали вервием, на шею цепь накинули и потащили вон, стегая шелепами и мётлами, но не унимался вздорный Расстрига, кричал удушенно:

— Не убоялся царя царствующего, так убоишься Господа господствующего! Помяни слово!

До Богоявленского монастыря во Китай-город тащили по земле за цепь на шее и стегали нещадно Логгина, а там сдали под пригляд чёрному и суетливому, как мравий, монаху Ипату. Заперли расстригу, пристегнув ковами к стене каменной в холодной палатке монастырской стены, ухлёстанного, голого. Ни хлеба с водой не дали, ни рогожки прикрыться от озноба не бросили. А уж как там сталось, но поутру, вдавив глаз в смотровую пазушку окованной железом двери, Ипатий, отмахиваясь крестом, отпрянул: в каморе на цепи сидел Логгин в новом овчинном тулупе, в шапке беличьей и радостно пел псалмы, как в праздничный день недельный.

— Откуль вздёжка у тя?! — прогремев засовом и расхлобыстнув тяжелую дверь, взорал бдительный мних, самомниво уверованный, что без его ведома и таракан в камору не протащится.

Отмахнулся беззаботно Логгин от караульщика, прикрикнул:

— Откуль, откуль! Бог прислал, вот откуль!

Хрястнул с испугу дверью Ипатий и припустил, вея космами, прямиком во дворец патриарший, там и поведал дьякону Афанасию о случившемся. Афанасий сполошно порыскал по огромному дворцу, нашёл патриарха и донёс о чуде.

— Бог прислал? — усмехнулся Никон, катая на ладони золотое яичко с горячей водой для сугрева рук. — Эко чё смолол, — озабоченно подобрал губы. — Шапку-то изымь, пущай балду обструганную поостудит.

— А шубу? — робко помаргивая, шепнул Афанасий.

Никон строго уставился на дьякона, проговорил зло:

— Чё заладил, шубу, шубу! — однако задумался, поскрёб в бороде. — Уж кто там прислал её пустосвяту, не вестно, а ты, того, шубу-то ему оставь пока.

В тот же день встревоженные бедой над Логгином, Аввакум с Даниилом Костромским составили весьма дерзкое письмо царю с выписками из древлеотеческих книг о перстосложении, о земных поклонах и числе их в постановлении Стоглавого собора. Много листков исписали и отдали Стефану. Духовник прочёл, покивал, соглашаясь, и во время благословения вечернего подал послание Алексею Михайловичу. Царь взял, ушёл к себе, но письмо то попало в руки Никону.