Глеб Пакулов - Гарь

Боковая узкая дверь, обитая кожей, неприметная в золочёной стене, хозяйски распахнулась. Царь, а за ним духовник его Стефан вошли в палату. Никон встал, осенил их, опахивая лица широким рукавом мантии. Они поясно склонились, целуя ему руки.

Алексей Михайлович распрямился, смутными глазами широко смотрел на патриарха. Чуя неустрой в душе государя, Никон взял его руку в обе свои, нежно поцеловал в ладонь.

— Чем опечален, сыне? — с участием, как должно заботливому пастырю, вопросил, лаская пальцами длань царскую.

Алексей Михайлович вежливо выпростал ладонь из рук патриарха.

— Отче святый, — виноватясь, начал он. — Так уж много шлют жалоб мне, государю, да всё опять про нелады церковные. — Вздохнул, потупил глаза. — А пошто не тебе? Мне недосуг их честь, да и не патриарх я. Уж отпиши ты по градам и весям, вразуми паству.

Царь обернулся к Стефану. Протопоп держал под мышкой пухлую кипу листов, перевязанную тесёмкой. Никон встретился взглядом со Стефаном, повёл глазами на столик. Вонифатьев молча положил связку на столешницу рядом с митрой.

— Писал я, писал в епархии, строго наказывал — впредь не слать жалоб государю, — мрачнея, заговорил Никон. — Ан всё шлют! С какой гоньбой шлют, неведомо. Не иначе гонцами пешими. Велел же токмо в руки тамошних протопопов да епископов челобитные подавать, чтоб с казной пошлинной слали в приказ Патриарший. Помилуй, государь, поток сей запружу.

— Уж запрудь, батюшка, — бледно улыбнулся Алексей Михайлович. — Поблагодарствуй делом… А тут, утресь, отец Стефан ещё дурной вестью удручил: поп Лазарь, что в помочь протопопу Муромскому послан бысть, — сбёг. Воевода отписал, мол, прилетел попец, крутнулся вихрем и — в град Романов. Там тож людишек взвихрил и, ополоумя, в Москву кинулся. Да и не один он. А под чье крыло? Огласи-ко, отче Стефан.

Вонифатьев, покашливая, промакнул ширинкой, обшитой по углам васильками, испарину на обескровленном лице.

— Лазарь в Казанской. У Неронова, — пряча платок, с досадой произнес он. — И Никита суздальский объявился. Тож и протопоп симбирской Никифор.

— Тож у Неронова? — не дивясь, зная наперёд ответ Стефана, закивал головой Никон. — Овечка да ярочка — одна парочка.

— Проповеди с паперти добре чтут, как встарь было.

— Ну-у… Знаю я их, пустосвятов, — ухмыльнулся патриарх. — Уж не отбрёл ли от места своего и Логгин с Аввакумом?

— Сказывают, Логгин на крестце варваринском замечен, — удушливо, в кулак, подтвердил Стефан. — Принуждён бысть от побоев сбечь. Аввакума ж на Москве не слыхать.

Никон поднёс руку ко лбу, но тут же уронил плетью.

— И это «труба златокованая», твой Логгин? — спросил жёстко. — Не ты ли так окрестил его, Стефан?.. Знать непотребно трубил, коль убёг от пасомых, знать самому мне ехать к разбредшему стаду гужи подтягивать, да на их места потребных пастырей ставить. Поутру отправлюсь по епархиям, государь, ежели изволишь.

— Изволяю, — кивнул Алексей Михайлович. — Поезжай благо-славясь. И меня осени, отче.

Никон благословил. Царь, озабоченный, с надутыми губами удалился в потаённую дверь.

— И тебе бы, Стефан, с Москвы на время съехать, — патриарх жалостно глядел на протопопа. — В лесах-полях да по водным свежестям здоровьем надышишься. Хворь и отпятится.

Стефан, то ли засмеялся, то ли закашлялся:

— Добре. Съеду. Хоть на заду, да к своему стаду.

Обнадёжил Аввакум вдовицу, жёнку стрелецкую, вернуть в отчий дом скраденную бывшим воеводой дотчонку, да всё недосуг было. Мотался первые дни с обыскной книгой по монастырям и церквам, сверяя податные долги в приказ Патриарший. А недоимок всяких накопилось многонько, да выжать их у люда было тягостно: городские пролазы и сельские простецы дружно хитрили, выпрашивая отсрочки за гольным безденежьем, однако в кабаки хаживали усерднее, чем в Церкви Божьи. Там, в угаре сивушном, чаду табачном, пластали до пупа рубахи, а пропив и крест, — выгудывали осиротевшую грудь кулаками, без страха понося протопопа:

— До лаптей обобрал, собака!

Одурев от хмеля — глаза поперек, — куражились:

— А нам ништо-о! Самого облущим, да в ров с раската псам сбросим!

— Службами долгими уморил, когда и работать! Всё рай небесный сулит, а нам ба земного стало!

Зудили Крюкова-воеводу кабацкие бредни опасные. Наряжал в помощь Аввакуму стрельцов да бездельцев пушкарей. Радел много, да и подоспевший указ государев строгий велел: «Всяко да расторопно вспомощенствовать протопопу нашему». Царь писал за собственной рукой как всегда длинно и украсно о карах за лень и пьянство, о игре в зернь, о праздных людишках, воровстве. В конце, по обыкновению, острастка: «Быть всем мытникам, лежебокам-отикам подручникам сатанинским под немилостивой кнутобойной сжогой».