Наталия Филимошкина - Сумерки царей

Но вокруг пустота.

В конце зала стоит Кала и дети. Номарх с любопытством и страхом смотрит в мою сторону. Но сейчас мне безразлично, что я не один. Увы, им придется ответить за мою слабость. И я плачу, словно малое дитя, безудержно и тихо, и все никак не могу остановиться.

Рядом Пафнутий, он вытирает мне лицо. Его глаза опущены, но я знаю – он не трус.

Это он держал моего отца, когда я душил его. За свое молчание он заплатил языком. Его отрезали.

И он простил. И в этой жизни перестал чего-либо бояться.

Слуга простил бога.

И я смирился с этим.

Потому что люблю.

Наконец волнение проходит. Меня охватывает сильная усталость.

Я делаю знак Пафнутию, чтобы он вернул Мефиса.

Он вопросительно смотрит на меня.

Я тихо шепчу:

– Я справлюсь с ним.

Пафнутий уходит.

И я становлюсь одиноким.

Я наблюдаю, как Ипувер медленно и осторожно подходит ко мне. В его походке грация и легкость, но в то же время готовность хищника к прыжку.

Ипувер опасный, хитрый и коварный враг. Он нутром чует слабость трона.

Я смотрю, как он склоняется передо мной, и перехватываю его взгляд полный смирения и покорности. Но наставник научил меня читать человеческие сердца. Его сердце снедает жажда власти. Той власти, от которой зависит всё, и подчиняется всё. Той власти, при которой ты безнаказанный вершитель любых деяний и человеческих судеб.

Тихим голосом Ипувер говорит о тяжелом положении наших крепостей на границе с Нубией. Давно не выплачивается жалование, плохо с продовольствием. Может начаться восстание. Нужно срочно что-то предпринять.

Я тяжело вздыхаю, лениво рассматриваю его плиссированную юбочку и роскошный, изготовленный из драгоценных камней воротник. Как же мне противен этот коварный и подлый заговорщик! Когда я был здоров и силен, он боялся поднять голову, теперь, как и все остальные черви пытается ближе подползти к моему трону. Он хочет быть сыном Амона – Ра! Он сошел с ума, как и весь Кемет, который жаждет моей смерти!

– И еще, – Ипувер делает многозначительную паузу, – знать беспокоится, неужели Вечноживой назначит Рамзеса наследником? Быть может его Величеству стоит…

Я прерываю номарха взмахом руки.

Ипувер терпеливо ждет, но я знаю, в его опущенных глазах полыхает злорадство и ненависть.

Я делаю над собой усилие и стараюсь отчетливо и повелительно произнести:

– Знать, не должно волновать мое решение, которое будет учитывать интересы всего моего царства. К тому же, у знати совершенно нет оснований беспокоиться по этому поводу.

Ипувер склоняется в поклоне и бесшумно уходит. Я заворожен его походкой. Кошачья грация…

Резкая боль сдавливает грудь. Темнеет в глазах.

Я сдерживаю стон.

Среди этих людей мне некого позвать.

Ко мне никто не подойдет.

Они боятся.

Когда-то и я был на их месте.

Но не боялся.

Кала подводит ко мне старшего сына Рамзеса.

Мне больно на него смотреть и я прикрываю веки.

Слабый, трусливый и хилый, вызывающий только жалость и сочувствие. Он никому не нравится. Как я мог породить такое ничтожество? Иное дело мой второй сын. Будущее за ним. Но между ним и троном стою не только я, а еще и брат. Что ж, я окажу ему небольшую услугу. Но мне не хочется, чтобы он об этом знал. Мое искреннее желание, чтобы Тутмос не был на меня похож. Молодые и неопытные не способны противостоять сладкому яду власти. И уже в который раз Мефис прав, я сам себя погубил. Мне всегда казалось, что я повелитель, но на самом деле мной повелевали мои пороки и страсти. Это самая горькая правда, которую я от всех скрываю.

Боль проходит, и я открываю глаза.

Рамзес испуганно смотрит на меня.

И впервые мне хочется искренне ему улыбнуться.

Он пугается еще больше.

И мне становится смешно. Смех, словно кость, застревает в горле, я надсадно кашляю и начинаю задыхаться.

Я смутно вижу, как схватив Рамзеса за руку, Кала выводит детей из моих покоев.

Она убегает, чтобы скрыть свою радость.

Дура!

Униженные и покоренные на большее и не способны.

Ах, какая боль! Какая страшная боль!

Возле меня суетится лекарь и его помощники. Но я вижу лишь мелькающие тени…

Боль.

Темнота.

Провал.

На особом возвышении, которое символически превозносило над смертными, царская чета восседала в креслах с высокими резными спинками, инкрустированными золотом, серебром, бирюзой, сердоликом и лазуритом. Возносясь над всеми, гордые и высокомерные, они внушали подданным трепет и беспрекословное послушание. Супруги были одеты в роскошные праздничные одежды, кожаные сандалии, подошва которых, также как и ремешки, были из золота. Праздничное одеяние дополнял искусно заплетенный парик, а также всевозможные драгоценные украшения, ожерелья, нагрудные подвески, браслеты. Все должно было подчеркивать божественную суть, величие и превосходство царской четы над смертными. Пиршество предназначалось исключительно для придворных, неоднократно доказавших верность и преданность фараону.