Николай Боровой - ВНАЧАЛЕ БЫЛА ЛЮБОВЬ. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том I. Части I-II

Услышав слово «война», профессор Житковски почти что остолбенел и непроизвольно переспросил – «что, что простите?», хотя в первое мгновение ему на самом деле показалось, что он просто ослышался. Слишком уж безумным, абсурдным, каким-то фантастическим и оскорбительно неуместным казалось это слово посреди наполненного счастьем утра, в предвкушении короткого делами, торжественного и обещающего невыразимое счастье видеть Магдалену дня. Какая еще война?!

– То, что происходит с ночи – Вы считаете, что это действительно война или может быть просто провокация, цепь случайностей?

Взгляд профессора и его вопрос к другу – «А что, собственно происходит, Кшиштоф? Я, видите ли, по некоторым причинам не включал с утра радио и ночевал на даче…» объясняют ситуацию – тот ничего не знает о происходящем… Цепкие и пристальные взгляды вместе с поклонами, лишенными привычной почтительной благости, сопровождают обоих на пути до кабинета на втором этаже. Обрывки фраз и разговоров, так же сопровождающие их по пути наверх, гулкие под сводами здания в неоготическом стиле, вырисовываются в сознании пана профессора в ясную картину потрясения, владеющего обычно весьма благодушно настроенной, а в этот день – в особенности и радостно оживленной университетской публикой. Лишь зайдя в кабинет, Кшиштофа словно прорывает – не сдерживая эмоций, тот обрушивается на пана Войцеха шквалом взволнованных вопросов и сбивчивых слов, пытающихся донести другу разрывающие душу молодого поляка переживания. Кажется, что недавно получивший степень доцент философского факультета только его и ждал в надежде как-то разрешить разрывающие ум вопросы.

– Пан профессор, что же это – война?? Нет, скажите – война?

– Кшиштоф, успокойтесь и расскажите мне пожалуйста, в чем собственно дело. Я, видите ли (тут пан профессор несколько потупил взгляд и начал привычно розоветь щеками), этой ночью специально уединился на даче и был очень занят, погружен в работу, и совершенно не понимаю, о чем Вы говорите… О чем все тут переговариваются.

Цепкий и ироничный восприятием доцент Кшиштоф, в любой другой день уже излучал бы глазами и словами шутливость, и не преступая против правил шляхетности, конечно же намекнул бы другу и кумиру, что замечательная причина полнейшего неведения того о событиях ему вполне известна и как никто другой, он рад, что она такова, счастлив событию в судьбе старшего друга. Однако, сегодняшним утром всё это нисколько не затронуло его внимания, он сразу набросился на пана профессора с потоком новостей, чувств, вопросов.

– Да как же! Вы кажется единственный сейчас, кто не знает того, что известно уже всякому поляку, если конечно он не слеп и не глух! – Речь и острый, блестящий взгляд пана доцента полны глубокого волнения – В половине пятого утра немецкий крейсер в порту Данцига открыл огонь по нашей обороне на Вестерплатте. В шесть утра были слышны взрывы со стороны аэродрома за Вислой – точно пока ничего не известно, но говорят, что немцами разбомблено множество наших самолетов. А пан Мигульчек, который, Вы знаете, имеет родственников в горах, возле Закопане – они содержат небольшую гостиницу, в семь утра получил от них звонок, что словацкие войска занимают те деревни и городки, которые в прошлом году стали польскими! Вообще – говорят, что уже несколько часов немецкие войска по всей границе продвигаются и подступают к польским городам!

Всё это надо было понять, как-то суметь вместить в сознание. Сказать, что услышанное стало для пана профессора громом среди ясного неба – значит ничего не сказать. Некоторое время он просто сидит, вперившись в доцента Кшиштофа округлившимся взглядом и словно бы не слышит продолжающих литься рассуждений и слов…

– Что же это пан профессор – война?? Вот то, что мы все так долго в глубине души предчувствовали, вправду началось? Неужели бесноватый ублюдок решился напасть на Польшу?

Пана профессора на какое-то мгновение наконец-то посетило ощущение, что он продолжает спать и всё слышимое ему лишь снится – таким невероятным, фантастическим оно казалось. Он даже, мимолетно усмехнувшись себе, постарался представить, что пан Кшиштоф подговорился со студентами и коллегами и просто пытается его разыграть. Поверить в это было бы утешительно, но увы, беспочвенно – слишком много успели сказать профессору лица в коридорах Университета, да и обрывки долетевших до его ушей разговоров были полны настоящей тревоги и не оставляли сомнений. Да где там – взгляните лишь на взволнованно ходящего от окна к столу пана доцента, на выражение его лица, отброшенную за спину и прижатую рукой в кармане полу его прекрасно сшитого пиджака (подобное происходит с ним лишь в минуты наивысших и напряженных переживаний) – и станет понятно, что предмет его речей и рассуждений более чем серьезен.