Николай Боровой - ВНАЧАЛЕ БЫЛА ЛЮБОВЬ. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том I. Части I-II

– Кажется мне, пан профессор, что Польшу грозят настигнуть очень печальные, горькие дни – неторопливо и тихо произнося это, сопровождая слова взволнованными вдохами груди, пан Юлиуш Мигульчек пристально смотрит в глаза профессору. Он то ли констатирует, то ли задает вопрос, то ли высказывает мучительное подозрение и предчувствие.

– Пан Юлиуш… Войцех неожиданно позволяет себе сентиментальность, которая в куртуазном академическом кругу Кракова могла бы при иных обстоятельствах быть принятой за фамильярность. Уверенный в том, что произошедшее влечет за собой гораздо худшие беды, чем пан Мигульчек даже может себе представить, профессор Житковски подходит к нему, с глубоким почтением и слегка склонившись, кладет ему на плечо огромную руку и с неожиданным теплом произносит:

– Как не желал бы я думать иного, но очень боюсь, что на этот раз Вы правы… Но я верю пан Юлиуш, что наша Великая Польша, наша Родина, пережившая полтора века кандалов и виселиц, унижения и рабства, сумевшая добыть себе свободу, через что бы не пришлось пройти ей, сумеет отстоять ее и в этот раз!. Убежден в этом и еще в том, что нет цены и препятствий, которые смогли бы остановить поляков в их борьбе за свободу!

Пан Юлиуш поднимает на Войцеха глаза – они полны тепла и настоящей благодарности. Услышав подобные слова в любых других устах, пан Мигульчек непременно бы хитро и подозрительно прищурился, положившись на толщину линз и подумав, что перед ним – «записной» и «на дрожжах» патриот, кричащий про Речь Посполиту от Эльбы до Днепра, от которого на деле можно ожидать чего угодно. Но в устах «неистового профессора», не раз казавшегося своими убеждениями анархистом-революционером, открыто презиравшего и обличавшего то, что он называл «идолами державничества и патриотизма», с упорством рисковавшего публично критиковать власти и их политику, подобное звучало речью сердца, самой искренней, невзирая на стиль.

Голова Кшиштофа возникает в не до конца закрытой паном Мигульчеком двери.

– Панство, прошу Вас, прошу немедленно в вестибюль! Радио!.. только и бросает он, и исчезает.

И снова то же – профессора и доценты, студенты и простые сотрудники, люди разных лет, глубокие и пустые, обремененные мукой разума и по власти лет беспечные, порядочные и не очень, но объединенные неожиданно настигшим судьбу их страны общим горем, безмолвно застыли возле репродуктора, из которого полились крики толпы и тщательно отрепетированный лай. Кто-то нашел и пустил трансляцию речи бесноватого ублюдка в Рейхстаге.

Пана Войцеха всегда поражало, как рационален и прагматичен, по умному хитер и лицемерен может быть истинный сумасшедший, насколько убедительны и логичны могут быть его доводы, а речь – выверена и стройна… какие дальние, продуманные планы способен строить тот во власти своих иллюзий, в погоне за ними. Пан Войцех, популяризатор и ревностный сторонник Хайдеггера, профессор философии, прекрасно знает язык, на котором бесноватый ублюдок произносит речь, почти все здесь понимают этот язык, смысл произносимых слов доходит до большинства столпившихся под репродуктором вполне, отбирая последние надежды на то, что разворачивающиеся события – не война, а лишь обострение ставшего постоянным территориального спора. Да, за всю свою длинную речь, отродье австрийской шлюхи ни разу не произносит слово «война», бесноватый ублюдок хитер, умен именно так, как может быть умен безнадежный безумец, для фантазий и планов которого не осталось никаких преград, превращающий в их сцену реальность и весь окружающий мир, сумевший увлечь ими и свети с ума большинство окружающих его людей. Всё то же – Данциг и Коридор, притеснения детей и женщин, унижения миллиона немцев, которые не способна стерпеть ни одна великая держава! О нет, он не хотел и не хочет открытого силового противостояния (слово «война», подмечает Войцех, не произносится даже здесь) он хочет только мира, он всеми силами борется за мир в последнее время, он сколько было возможно стоял за разумное, справедливое и равноправное разрешение противоречий между Германией и Польшей – его вынуждают к силовым мерам и правда на стороне Великой Германии. Проклятый Версаль, который немецкий народ заставили подписать с дулом у виска – ноябрь восемнадцатого года более никогда не повторится, он обещает это! У него нет конфликта с западными странами – он предлагал и по прежнему предлагает им дружбу, интересы Германии останавливаются у Западного вала и не распространяются за границы западных государств (о хитрый подонок – подумал Войцех – он старается сохранять корректность заявлений, он боится объявления войны Англией и Францией, а значит – стремится потянуть время, и значит планы у него серьезные и дальние… оно, о боже, оно, свершилось… война!) У него нет конфликта интересов и с Советской Россией, напротив – он рассчитывает на ее дружбу и уверен в таковой. Вот при этих словах по спине пана Войцеха пробегает настоящий холодок и выводы становятся окончательными – конечно война, война за полное поражение и подчинение Польши, ведь если бесноватый так уверен в реакции русских коммунистов и Сталина на вторжение в Польшу, на их подобное физическое сближение, значит – о смилуйся великий боже! – не спроста, вовсе не спроста, а для «развязывания рук», как и почувствовал профессор Житковски, был подписан тот августовский договор, так всех удививший и есть, наверняка есть в нем быть может неизвестная общественности, но ясная договоренность касательно произошедшего утром и еще только намеченного. Многие тогда – чуть более недели назад, даже успокоились и решили, что двое сумасшедших договорились и перестанут наконец-то держать Европу под прицелом и передернутым затвором, и даст бог, вместе с прошлогодним соглашением и вправду воцарится мир. Но он, он то тогда ясно ощутил обратное и вот – его предчувствие оказалось верным! Лай продолжает литься из репродуктора. Он благородный рыцарь великого немецкого народа, он не будет воевать против женщин и детей и если враг будет вести себя гуманно и достойно, такими же будут и действия немецких солдат. Он требует от каждого истинного, преданного Родине немца, подчиняться его воле с повиновением и слепой верностью – в этом залог всеобщего успеха и национальный долг каждого. Долг каждого немца – в любой момент быть готовым умереть во имя великой Германии, он требует это от каждого, кто же думает, что сумеет уйти от этого национального долга – падет и будет уничтожен. Истинным немцам – не по пути с предателями. Он – первый немецкий солдат и первым готов умереть, принести себя в жертву Великой Германии, его жизнь во имя страны и дела может отобрать в любую минуту любой, и такой же жертвы он требует во имя Германии от каждого немца. Он часть своей страны и своего народа и пройдет то же, что пройдут они, он требует от каждого самоотверженности и самопожертвования для великой цели и готов служить тому примером. Старый принцип остается верным: совсем не важно, будут ли живы они сами – важно, чтобы был жив народ, чтобы жила Германия!