Галина Грушина - Молодость Спартака

– А почему наши не могут составить такую же крепость? – простодушно спросил сын Дромихеты.

Над ним посмеялись: такой способ боя шёл вразрез с обычаями фракийцев.

– А почему вразрез? – не унимался упрямец.

Его наградили тычком.

Это была пора, когда к Спартаку начали приходить удивительные сны. Один сон был таков. Жаркий день. Он лежит на траве, расслабленный, разомлевший, а вокруг бродят овцы. И вдруг, откуда ни возьмись, конь. Грянул о камень копытами, брызнули искры. Конь белый, красоты несказанной, грива по ветру. Юноше снится, будто он поднимается с земли, легко кладёт руку на лебединую шею коня, а тот тянется к нему мягкими, ласковыми губами. И вот они вихрем несутся куда-то; вокруг – клубы белой лошадиной гривы. Счастье, наслаждение, ветер в ушах. И нет ничего лучше этой дивной скачки.

– Ходит конь, – кратко сказал он матери.

– Зачем к тебе ходит по ночам конь? – сердилась она.

Он не знал. Они бедны, им никогда не купить коня. И никак не мог объяснить матери, почему так радостны эти сны. Мчишь, куда захочешь. Ну и что? Быстрее ветра. Летишь! Ну, а дальше, дальше? Воля, простор.

В глубине души Дромихета давно уже подозревала, что её сын в чём-то не таков, как прочие юноши. Слишком сдержан. Слишком раздумчив. Слишком ласков. Любит кузницу. Паст овец любит, корзины плести, рыскать по звериным тропам, копать руду. Нет, чтобы в кругу сверстников похвастать молодой силой, да подраться всласть. А уж упрям, – как осёл. Нет, как ни кинь, не похож на других парней. И это несходство заботило её.

Горы. Небо, нестерпимо синее. Хижина на краю села. Камень. Медные сосны. Музыка ручья. Так продолжалось семнадцать лет. А потом заговорили по ближним сёлам, что в бедной хижине у вдовы вырос сын впору и царю. Крепок, как дуб, удался Спартак. Кабана одолел однажды голым и руками. Прыток и быстр, как горный олень. Руки сноровистые: ножи и топоры выделывал мастеровито. И в полном послушании у матери, как овца у пастуха.

– Счастливица, – вздыхали женщины. – Обзаведётся теперь Дромихета и достатком, и сильной роднёй. Хорошо ли только, что вырастила сына тихоней?

И качали головами, если случалось Дромихете проходить по селению с сыном. Чувствуя завистливые взгляды соседок, Дромихета не шла, – плыла. Сердце матери распирало от гордости, а сын ковылял себе позади, след в след, потупив в землю глаза. Голова у парня была с рыжиной, а волосы такой густоты, что стояли дыбом. Он уже совсем вошёл в возраст, и многие девушки в округе, и постарше, и совсем молоденькие, не отказались бы познакомиться с ним поближе: нравы фракийцев не строги, и девушка до замужества вольна располагать собой. Но упрямо сжимала губы Дромихета: не было пока у её сына выкупа за невесту; да и не пара вольные девчонки её сокровищу. А тот глаз не смел поднять, только заливался алой краской, слыша пущенные вдогонку нескромные девичьи похвалы.

Ежегодно в конце лета при великом храме Диониса-Солнца устраивался праздник, на который собирались достигшие совершеннолетия юноши-сатры; принеся жертву божеству, они принимали посвящение в воины, а потом показывали народу свою ловкость в борьбе, владении оружием, беге и прыжках. Здесь же лучших из них знатные люди отбирали от отцов себе в дружины, что было, конечно, большой честью. Крепко надеялась Дромихета, что на празднике счастье улыбнётся и её сыну. А там один-два похода, – вот и выкуп за невесту, и дом новый, и добрый конь..

Её давно смущало, что ласковый и трудолюбивый сын её мало что смыслил в божественном. Конечно, она рассказывала ему, что у фракийцев есть бог Залмоксис, а есть бог-Воин, Охотник, Всадник; и есть ещё бог Солнце-Дионис; а у женщин есть своя богиня. Впрочем, им, простолюдинам, были понятнее и ближе милые деревенские божки, от которых они ждали помощи в хозяйстве, за что подкармливали их просяной кашей: Тот, кто гремит по ночам в кузнице; та, что плещется в ручье; те, что шебуршат в лесу за каждым кустом. Но каждому бесу следует почитать и великих богов. Семнадцать лет – самая пора наставить юношу, приобщить ко всему доброму и высокому. Дромихета решила не откладывать более и, хотя можно было выждать ещё одну зиму, повела сына в гору, к великому храму.

Встали до зари. Спартак надел новую конопляную рубаху и такие же штаны, долго и тщательно обматывал ноги полосами из тнко выделанных овечьих шкур, а потом обулся в низкие сыромятные сапожки. Подпоясав вышитым матерью кушаком рубаху, доходившую ему до колен, он прикрепил к поясу нож собственной выделки, огниво и гребешок; на широкие плечи накинул кусок войлока, а густые волосы упрятал под валяный колпак, украшенный цветком. Никогда в жизни он не выглядел таким щеголем и чувствовал себя немного смущённо. Мать закуталась во всё тёмное, вдовье. Оба взяли по корзине со снедью.