Людмила Шаховская - При царе Сервии

Из развязанного узла вывалился сладкий пирог, связка мелких кореньев, редька, несколько лепешек и пестро раскрашенная металлическая пуговица, найденная девушкой вблизи усадьбы и оттого сочтенная за несомненную собственность Виргиния, оторванную им второпях у калитки.

Эта пуговица теперь была «святыней сердца» Амальтеи – роковым, дивным предлогом к новому свиданию со внуком фламина, мотивированным пред собственной совестью неотложною надобностью, как бы вопросом чести, отнести оторванную пуговицу владельцу ее.

Занявшись растиранием озябших ног, Амальтея с минуту не обращала внимания на дело матери, но затем внезапно, как ястреб на добычу, кинулась, сгребла со стола все принесенное в беспорядочную кучу, причем лепешки с пирогом изломались, редька втиснулась в начинку из яблок с медом.

– Что же это такое, мама?! Мне подарили, а ты с братьями съедите.

– Когда же это было, чтобы мы льстились на деревенскую дрянь! – обидчиво и удивленно отозвалась старуха, – чего ты горланишь, словно маленькая!.. Лепешки отнимем! – невидаль какая!.. Своих-то нынче целую гору напекли.

Старуха встала с лавки, забросила прялку на шкаф так сердито, что та перелетела через него и свалилась на пол; отшвырнув ее ногою в угол, она поплелась к печи, где доваривалось кушанье для ужина, продолжая ворчать на странное поведение дочери.

– Мне ничего и не нужно, дочка... не возьму... прежде, бывало, хорошие гостинцы от господ нам отдавала, а ныне редьки ей жаль.

Амальтея растерянно смотрела на скомканную кучу теста и кореньев, забыв озябшие ноги; ей вместе хотелось и обнять мать, просить у нее прощенья, и ругаться с нею; раздвоив свои желания, она предпочла не делать ни того, ни другого и молчала, точно остолбенев в неподвижной позе.

Неизвестно, чем могла завершиться выходка молодой особы, если б этой сцены не нарушило появление других членов семьи.

Дверь снаружи дома отворилась, причем буря бешено распахнула обе ее створки, так что пришедшие с трудом могли притянуть их за собою; в комнату влилась пронзительная струя холодного вихря, а с нею вместе, точно с размаха вкинутые ее порывом, вбежали двое мужчин, ухватившись за руки, чтобы не упасть, если поскользнутся на гладко утрамбованном земляном полу жилища управляющего.

Одним из этих пришедших был свинопас Балвентий – дряхлый старик, умом глупый от природы, а от однообразной жизни при господской свинарне почти впавший в детство, ставший едва ли выше свиней, какими заведовал; он был одет в лохмотья; таких невольников низшего разряда у римлян не снабжали ничем хорошим.

С ним был младший сын Грецина Ультим, весельчак, юноша; оба они принесли что-то, чего при плохом освещении еще было не видно; вода лилась с них ручьями; они долго отряхивались, причем Ультим ругался на погоду, главным образом за то, что за воем вихря он, привратник усадьбы, не услышит, когда приглашенные в гости сельчане застучат в калитку, и оттого оставил ее отпертою, что господином строго запрещено.

– А как вдруг кто-нибудь из господ вздумает наведаться да увидит, что там не заперто, – пропаду я, засекут, задерут, в болоте утопят, – но не сидеть же мне у калитки на дожде!.. Я и так измок, покуда в свинарню за мясом бегал; не близко туда.

Балвентий, напротив, детски хохотал, часто повторяя один и те же слова, слегка гнусавя и с пришепетываньем.

– Вишь, град-то, град-то... так и бьет, так и бьет; думалось, вихрь сдует, думалось, забор-то самый повалит. Уж я сюда-то бежал, бежал, ковылял, ковылял... и колбасу-то, колбасу-то чуть не разронял всю по лужам: бегом ведь бежал сюда-то за этим зубоскалом Ультимом; не поспею никак за ним; убежит он от меня, боюсь, и фонарь-то, фонарь-то с собой унесет... останусь впотьмах на болоте... что тогда?!

Между тем Амальтея, выхватив из крошева переломанных лепешек таинственную пуговицу с предполагаемой патрицианской тоги, намеревалась скрыться со своим сокровищем в темную каморку, служившую ей спальней.

Балвентий, которого она случайно задела локтем, вцепился в ее платье, говоря:

– Девка!.. чего от меня бежишь?.. не съем ведь, не съем тебя.

Амальтея сердито вырвала платье из костлявой пятерни дряхлого свинопаса и при этом выронила свою «святыню»; пестрая пуговица со звоном покатилась прямо под ноги Ультима; тот не замедлил поднять ее, удивленно спрашивая сестру:

– Как это попало к тебе?

– Оставь!.. Отдай!.. Это пуговица фламинова внука; ее надо возвратить; я завтра же снесу ее старой Стерилле.