Борис Зальцман - Катастрофа - знать и помнить

Сюда, где с воем их настигла стая волчья,

Они в последний раз прокрались – оглянуть

Всю муку бытия, нелепо-жалкий путь К нелепо-дикому концу, – и жмутся молча, И только взор корит и требует: За что? – И то молчанье снесть лишь Бог великий в силах!..

И все мертво крутом, и только на стропилах Живой паук: он был, когда свершалось то, – Спроси, и проплывут перед тобой картины:

Набитый пухом из распоротой перины

Распоротый живот – и гвоздь в ноздре живой; С пробитым теменем повешенные люди:

Зарезанная мать, и с ней, к остылой груди Прильнувший губками, ребенок, – и другой,

Другой, разорванный с последним криком

«мама!»

И вот он – он глядит, недвижно, молча, прямо

В Мои глаза и ждет отчета от Меня…

И в муке скорчишься от повести паучьей,

Пронзит она твой мозг, и в душу, леденя, Войдет навеки Смерть… И, сытый пыткой жгучей,

Задушишь рвущийся из горла дикий вой

И выйдешь – и земля все та же, – не другая,

И солнце, как всегда, хохочет, изрыгая

Свое ненужное сиянье над землей…

И загляни ты в погреб ледяной,

Где весь табун, во тьме сырого свода, Позорил жен из твоего народа – По семеро, по семеро с одной. Над дочерью свершалось семь насилий, И рядом мать хрипела под скотом: Бесчестили пред тем, как их убили, И в самый миг убийства… и потом.

И посмотри туда: за тою бочкой,

И здесь, и там, зарывшися в copy,

Смотрел отец на то, что было с дочкой,

И сын на мать, и братья на сестру,

И видели, выглядывая в щели,

Как корчились тела невест и жен,

И спорили враги, делясь, о теле,

Как делят хлеб, – и крикнуть не посмели,

И не сошли с ума, не поседели

И глаз себе не выкололи вон И за себя молили Адоная!

И если вновь от пыток и стыда

Из этих жертв опомнится иная –

Уж перед ней вся жизнь ее земная

Осквернена глубоко навсегда;

Но выползут мужья их понемногу – И в храм пойдут вознесть хваленья Богу И, если есть меж ними коганим,

Иной из них пойдет спросить раввина:

Достойно ли его святого чина..

…И дверь, войдя, замкни,

И стань во тьме, и с горем тихо слейся,

Уйди в него, и досыта напейся

И на всю жизнь им душу наводни,

Чтоб, дальше – в дни, когда душе уныло

И гаснет мощь – чтоб это горе было

Твоей последней помощью в те дни,

Источником живительного яда, – Чтоб за тобою злым кошмаром ада

Оно ползло, ползло, вселяя дрожь;

И понесешь в края земного шара,

И будешь ты для этого кошмара

Искать имен, и слов, и не найдешь…

Иди на кладбище. Тайком туда пройди ты,

Никем не встреченный, один с твоей тоской; Пройди по всем буграм, где клочья тел зарыты, И стань, и воцарю молчанье над тобой.

И сердце будет ныть от срама и страданий-

Но слез тебе не дам. И будет зреть в гортани

Звериный рев быка, влекомого к костру, – Но я твой стон в груди твоей запру… Так вот они лежат, закланные ягнята.

Чем Я воздам за вас, и что Моя расплата?!

Я сам, как вы, бедняк, давно, с далеких дней –

Я беден был при вас, без вас еще бедней;

За воздаянием придут в Мое жилище – И распахну Я дверь: смотрите. Бог ваш – нищий!..

Сыны мои, сыны! Чьи скажут нам уста,

За что, за что, за что над вами смерть нависла,

Зачем, во имя чье вы пали? Смерть без смысла, Как жизнь – как ваша жизнь без смысла

прожита…

Где ж Мудрость вышняя, божественный Мой Разум?

Зарылся в облаках от горя и стыда…

Я тоже по ночам невидимо сюда

Схожу, и вижу их Моим всезрящим глазом,

Но – бытием Моим клянусь тебе Я сам – Без слез. Огромна скорбь, но и огромен срам, И что огромнее – ответь, сын человечий!

Иль лучше промолчи… Молчи! Без слов и речи

Им о стыде Моем свидетелем ты будь И, возвратясь домой в твое родное племя,

Снеси к ним Мой позор и им обрушь на темя.

И боль Мою возьми и влей им ядом в грудь! И, уходя, еще на несколько мгновений

Помедли: вкруг тебя ковер травы весенней,

Но сбереги нетронутой ее.

Лелей ее, храни дороже клада

И замок ей построй в твоей груди,

Построй оплот из ненависти ада И не давай ей пищи, кроме яда Твоих обид и ран твоих, и жди.

И вырастет взлелеянное семя,