– Не берите в голову, – тонко улыбнулся Монмут. – Давайте сначала мы с вами заключим договор всего лишь о признании моих прав. А потом пригласим к нашему союзу и королеву. В известном смысле, я сам скоро стану ей сыном…
Что тут было делать? Пришлось Филиппу всё-таки кивнуть, а потом и подписать уже готовую грамоту о том, что он признаёт английского короля вполне законным наследником французского трона.
Теперь оставалась слабая надежда на Изабо – вдруг воспротивится. Но её величество, приглашённая к союзу, откликнулась так охотно и так инициативно, что пришлось составлять новый договор, ради закрепления которого все действующие лица съехались в Труа, где сначала довольно поспешно провели церемонию бракосочетания короля Генри с принцессой Катрин, а потом торжественно, при полном параде, собрались в церемониальном зале королевского замка для его подписания.
По новому договору права Монмута не просто подтверждались – они закреплялись официально, делая дофина Шарля никчёмной и бесполезной фигурой на политической шахматной доске, раскинувшейся по обе стороны Ла Манша. Нисколько не заботясь о собственной репутации, Изабо пошла даже на объявление сына незаконнорожденным. И первая схватилась за перо, чтобы подписать окончательный вердикт: после смерти Шарля Шестого Безумного его трон наследует Генри Монмут, король Англии, сеньор Ирландии, герцог Аквитанский и единственный законный потомок по линии Капетингов, потому что ветвь Валуа была запятнана. «Так называемый дофин» – формулировка более приличная документу, который останется Истории, чем вульгарный бастард – лишался прав на престол за чудовищные и ужасные преступления, несовместимые с королевским достоинством.
Филипп на всё это смотрел с легким презрением. Ему, конечно, много чего наобещали. Туманные намёки на то, что за свою уступчивость он со временем получит регентство и наследные права в Голландии и Зеландии душу конечно согревали, но, когда это будет, и будет ли вообще, оставалось вопросом. Зато дофином можно было пренебрегать на бумаге и в разговорах, однако не брать в расчёт армию, которая медленно, но верно собиралась вокруг него в Пуатье, было просто глупо. Поэтому и стоял Филипп Бургундский посреди церемониального зала замка в Труа набычившийся словно ребенок, которого родители заставляют пить горькую микстуру, пообещав нашлёпать, если не сделает, но дать сладкую конфетку, если будет послушен.
– Герцог изволит всё делать по этикету, – засмеялся Монмут, отбирая перо у секретаря. – После их величеств – так после их величеств… Я быстро подпишу.
Наклонившись над документом, который осуществлял вожделенную мечту долгой вереницы английских королей, он занёс было руку, но вдруг остановился. А через мгновение бросил перо, так и не подписав.
– Должен ли я подписывать сам? – спросил Монмут, ни к кому не обращаясь. – Короны даются государям по праву рождения самим Господом, а люди только утверждают в правах более достойного. Могу ли я утверждать себя в собственных правах, да ещё в обход другого, пусть и совершившего чудовищное злодеяние? Нет. Я только подчиняюсь воле Господа и принимаю волю людей.., – он слегка поклонился всем присутствующим, – так же клянусь принести этой стране мир и стабильность под моей рукой. Но подпись за меня приличней поставить другому.
Он сделал еле заметный запрещающий жест своему брату Бэдфорду, который уже выдвинулся вперёд, и кивнул секретарю.
Де Ринелю дважды повторять не пришлось. Хотя руки его подрагивали от волнения, он быстро сообразил чего хочет король, уверенно взял перо и поставил свою подпись на документе, который, по мнению всех присутствующих, должен стать поворотным в истории Франции.
«Ни один из Ланкастеров не подпишет эту бумажонку, – словно говорил взгляд Монмута, брошенный сначала на брата, а потом и на герцога Бургундского. – Пока всё это фарс. Но фарс необходимый, чтобы я смог надеть корону Франции. Потом же, когда весь мир увидит насколько я достоин, про фарс забудут. Однако подписи останутся навечно. И подпись секретаря – тоже навеки – останется всего лишь подписью секретаря».
– Извольте, ваша светлость, – снова протянул герцогу перо де Ринель.
– Давайте же, герцог, хватит упрямиться! – прошипела сзади Изабо.
Кое-как расплющив губы в улыбке, Филипп подошёл к столу, на котором лежал документ, и расписался нарочито небрежно, в противовес любовно выведенной подписи секретаря. «Опять прикрылся своим благочестием, – подумал он про Монмута. – Всем нос утёр. Дескать, это вы сами своими руками признали собственного принца недостойным. А я, что ж… Я только заверил через секретаря, что не возражаю».
Читать дальше