Юрий Корчевский: Танкист живет три боя. Дуэль с «Тиграми»

Комбат обнял на радостях.

– Не чаял тебя в живых увидеть, чертяка! Рассказывай.

Павел рассказал о том, как их поджег фаустник, как они блуждали по туннелям метро. Комбат выругался:

– Чего тебя в подземелье понесло? Немцы какой-то канал сами взорвали, метро затоплено. Ладно, победителей не судят. В батарее только одна моя машина осталась.

– А экипажи?

Комбат огорченно махнул рукой:

– Только твой один и вернулся. Фаустники проклятые пожгли. Мы в полк возвращаемся, забирайтесь на броню.

Ехать – пусть даже на броне, а не в рубке – лучше, чем идти. Экипаж мигом взобрался на моторное отделение.

От полка, собственно, осталось одно название. Уцелели технические службы, медпункт. Только вот из машин осталось всего три самоходки. Однако никто не унывал. Они в Берлине, они дошли!

Пока вышестоящее начальство решало, что делать с полком – отправить в тыл на переформирование и на заводы для получения новой техники или укомплектовать из нескольких полков один боеспособный – бойцы отъедались и отсыпались. Павел днями просиживал у технарей – слушал радио. Наши передавали о боях в Восточной Пруссии, в Чехии. Немцы на своих частотах вещали все больше нацистских призывов к обороне и бравурную музыку.

Но 30 апреля на немецких каналах творилось непонятное. Новости об отражении атак союзников на западном фронте прерывались музыкой, больше похожей на траурную. Наконец диктор передал, что вся полнота власти переходит к адмиралу Деницу, поскольку любимый нацией фюрер умер.

В этот день о самоубийстве Гитлера и Евы Браун наши еще ничего не сообщали.

Взволнованный услышанным, Павел поспешил к комбату. Несколько минут комбат сидел молча, переваривая услышанное от Павла.

– Ты вот что, Сазонов, молчи пока. Сообщение может оказаться немецкой провокацией.

Павел кивнул, хотя в душе он был не согласен с комбатом. Тот уловил его внутренний протест:

– Начнешь всем о смерти Гитлера говорить, сразу спросят – как узнал. Наше радио еще ничего не сообщало. Соображаешь?

– Молчать буду.

А на следующий день радио сообщило, что 1 мая, в 3 часа утра над Рейхстагом водружен флаг Победы. Назывались имена Алексея Береста, Мелитона Кантарии и Михаила Егорова из 150-й Идрицкой дивизии.

Самоходчики ликовали. Еще шли бои, еще обе стороны стреляли друг в друга и гибли люди, но солдаты и офицеры чувствовали – войне конец. Пройдет несколько дней, прекратится стрельба, наступит такой долгожданный мир. Четыре тяжелейших года позади! Сломили хребет фашистской гадине!

Солдаты старших возрастов поговаривали о скорой демобилизации. Как же, май месяц, сеять пора, соскучились руки по работе. Только они не знали, что впереди их ждет еще одна война – с Японией. И части наши уже в июне и июле будут переброшены на восток.

У кухни экипаж Павла встретился с комбатом:

– Сазонов, не хочешь к Рейхстагу сходить?

– Чего я там забыл?

– Солдаты и командиры на память на стенах расписываются.

Павел согласился.

До Рейхстага добрались на полковом «Виллисе».

Здание Павла не впечатлило. Разрушенное, со многими выщерблинами от пуль и осколков, полусгоревшее. Наверху, на восточной стороне, к скульптуре кайзера Вильгельма было привязано красное знамя, названное потом знаменем Победы. На куполе гордо реяло еще одно.

Стены Рейхстага были исписаны фамилиями наших солдат и командиров. Кто-то царапал на стене штыком, кто-то – мелом или углем.

Павел поискал на ступенях и около входа что-нибудь острое. Нашел штык от немецкой винтовки, подтащил к стене пустой снарядный ящик, взобрался на него и нацарапал одно только слово: «Стародуб». Потом помедлил и продолжил: «Сазонов, Куракин, Игорь из Пензы» – вылетела вдруг из памяти фамилия погибшего в бою механика-водителя. Погибшие, как тысячи и миллионы других, они были достойны записи на стене Рейхстага.

Вечная им память!