Пилат вспомнил, как на следующий день после того, как он отказался рассматривать дело и вернул его Кайафе, уже накануне Пасхи, в городе, наполненном слухами о появлении то ли мессии, то ли учителя, призывающего народ к новой вере, произошли волнения. Срочно прибывший тогда к прокуратору Кайафа и сопровождающие из состава Синедриона заявили, что волнения в городе есть следствие преступных проповедей арестованного Иисуса. Проповедей против старой веры и иудейских иерархов, признавших власть Рима. Это прозвучало резко и придало делу новое, политическое звучание. Пилат отметил тогда, что на экстренном совещании в зале дворца Ирода Великого присутствовал и Гермидий – историк и легат, курирующий от Римского Сената восточные провинции Империи и находящийся в Иерусалиме проездом из Газы в Финикию. Пилат пригласить Гермидия на совещание не мог ввиду того, что не планировал его заранее и даже не мог предполагать, что оно состоится. Следовательно, он был приглашен Кайафой и пришел вместе с ним. Ах, Кайафа, ах, хитрый паук! Перед мысленным взором Пилата вновь предстал первосвященник с пылающим взором фанатика, гневно потрясающий рукой, бросающий слова обвинения и жаждущий крови. И вокруг него беснующаяся толпа, тоже алчущая крови, кричащая: – Распни, распни его или ты не друг кесарю! И в этой толпе Гермидий, молча и равнодушно взирающий на прокуратора.
И тогда, скрепя сердце и прилюдно умыв руки, он утвердил и приговор, и помилование разбойника Вараввы согласно пасхальной традиции. Пилат вспомнил, что еще не успели высохнуть умытые руки, как появилась продиктованная интуицией мысль: «Зачем ты поспешил, зачем поторопился с утверждением приговора. Отправь этого необычного, странного и загадочного узника в Иродову преторию в Кесарии Палестинской, перенеси туда же судилище и назначь срок. Что тебе их праздник Пасхи? Покинь Иерусалим, уведи с собой когорту Импата и увези Гермидия. Волнения в городе в праздничные дни в отсутствие прокуратора и римской военной силы не будут носить антиримского характера. Они будут направлены против местной власти, не способной должным образом распоряжаться предоставленными ей Императором полномочиями, творящей беззакония и тем разжигающей возмущение народа. И это подтвердит Гермидий. Ведь это то, что тебе нужно».
Но отменить уже вынесенное и зафиксированное в протоколе решение было невозможно. Лучший советник – интуиция – на этот раз опоздала. Тогда же появилось ощущение, что он что-то недопонял, что-то упустил. И это что-то связано с Кайафой. Первосвященник явно преследовал какую-то цель, выходящую за рамки этого судебного разбирательства. И тогда же, вслед за этим ощущением, пришло понимание, что его, римского патриция в десятом колене, отдавшего себя служению Императору и Народу Рима, использовали в качестве средства, слепого орудия для достижения какой-то темной и непонятой им цели. О, небо!
И вместе с этим пониманием пришла болезнь. От этих воспоминаний очередная волна закипающей желчи захлестнула сознание. Чувствуя болезненное возбуждение, Пилат покинул ложе, и стал мерять шагами площадку террасы, пытаясь таким образом успокоить себя. Дело в том, что прокуратор ожидал гостя, и ему не хотелось, чтобы тот – человек, несомненно, проницательный и наблюдательный – почувствовал его тревожное состояние. Пилату было известно выражение ожидаемого гостя, который говорил, что обсуждать серьезный вопрос с человеком взвинченным, все равно, что беседовать с мертвой головой. Этим ожидаемым был начальник Тайной императорской Службы в Иудее Арканий.
Перед возвращением из Иерусалима в Кесарию Палестинскую прокуратор имел с ним уединенную короткую встречу и поручил изучить несколько вопросов, касающихся последних событий. В ряду их были и истинные причины волнений в Иерусалиме, и подоплека странного поведения Кайафы и членов Синедриона, и Варавва, и, конечно, более подробные данные об Иисусе и его учении. Сегодня истекал последний из отпущенных Арканию дней. Продолжая в ожидании мерять шагами террасу и возвращаясь мысленно к недавним событиям, Пилат в который раз сетовал, что не мог опереться на помощь и опыт Аркания во время этих событий. Не мог ввиду их непредвиденности и быстротечности.
Могли ли они – эти события – развиваться иным образом? На этот вопрос ответа не было. А вот на вопрос: – зачем же заниматься этим делом постфактум, когда изменить и исправить уже ничего нельзя – ответ имелся. Ответ был простым: это нужно, чтобы найти средство, лекарство от поразившей прокуратора болезни, которая ни днем, ни ночью не отпускала его.
Читать дальше