Анатолий Самсонов - Перстень царя Ивана

– Так говори!

Борис помялся, не зная с чего начать, вздохнул и решился: – Ну слушай. Задолго до отъезда Савина к бритам это было. Я тогда только-только к государеву двору был взят. Так вот, скоро, очень скоро я понял, что только внешне батюшка наш крепок телом и духом, а на самом деле давно недужит, телесным и душевным мукам зело подвержен и обречен на страдания. Слышал я не раз как государь в сердцах пенял, мол, там у меня война, голова кругом идет от забот где людей взять потребных, где денег раздобыть на огневые и кормовые припасы, на кошт ратникам, а меня иной раз так ломает, что я к заутрени встать не могу, а пока разойдусь, так полдня уж и прошло. Время утекает, а сколько еще городов на Руси поставить надо, сколько земель обиходить, а сколько еще и вернуть. Киев! Наш Киев у поляков! Это как? А сил, сил нет! Слышал бы ты как ругался государь! – А эти кровопийцы и бесовские отродья, твари жадные и безмозглые, – так батюшка верхних бояр со зла величает, – только и ждут, когда я слягу, чтобы по своим вотчинам и норам всё растащить, а там хоть трава не расти.

В общем, скажу так: все время государь пребывал в поиске и надежде найти хорошего лекаря. Сколько их в палатах перебывало не счесть, одних позорных шарлатанов сраной метлой выметали, этим можно сказать свезло, а иных, нечистых на руку и лукавых умом, и к медведям, и к собакам на потеху выгоняли. Да, к чему это я? Вот! Третий год уже Бомелька при государе, третий год его зельями потчует, а разве окреп государь здоровьем? Ты посмотри, разве окреп? Нет, не окреп! Здоровьем не окреп, а вот в ярости и гневе окреп, да, окреп! До белого каления, до ослепления доводит себя, безумства творит немыслимые, до морока души доводящие…. ну, ты сам знаешь! Господи, помилуй! – Борис истово перекрестился и понизил голос: – На прошлой неделе дело было. Подъячий Земского приказа вместе с другими бумагами челобитную на опричников зачитывал, государь слушал и головой покачивал, ну чтец воодушевился и от себя добавил, что, мол, опричники иной раз такое творят, что кровь в жилах леденеет. «Леденеет, говоришь», – переспросил государь и приказал свести подъячего в баню и согреть как следует. Ну и грели его в бане пока бедолага не кончился. А Висковатый Иван? На куски его порубили топором! А за что? Будто Псков хотел рыцарям сдать! Навет, чистый навет, а Ивана на плаху!

И такие бессмысленные и страшные сказки я могу тебе долго сказывать.

Борис передохнул: – Ушли мы от Бомелия, вернемся. А помнишь, Малюта, о прошлом годе, когда ты в поход собирался, – Борис наморщил лоб вспоминая, – в ноябре это было, точно, сразу после филиппова заговенья – на Москву хворь напала: почти все тогда и кашляли, и чихали, и сопли метали? И государь хворал, и Бомелька тоже. Да ты сам весь в соплях тогда и ушел! Помнишь?

– Конечно, помню! И что?

– Бомелька тогда в государеву опочивальню кубок с серебряной водой поставил, мол, от простуды лечит. (Серебряной водой в средние века называли ртуть. Прим. авт.) А себе не поставил, нет, не поставил! Ключника Григория Тынова я подговорил проверить, он и подтвердил, а потом еще и привел меня к Бомельке, пока тот в своем подвале колдовал, и показал, чтобы я сам убедился, что нету у него серебряной воды, нету!

– И что? —заинтересовано спросил Малюта.

– Да, что, что! Собрался я духом и в удобный момент рассказал всё государю, – Борис вздохнул и замолчал, словно не зная стоит ли продолжать дальше.

– Да говори же, не тяни кота за хвост! – повысил голос Малюта.

– Проверил государь, не поленился, и убедился, точно – нет серебряной воды у Бомельки, значит, у царя в изголовье ложа есть, а у лекаря нет. Призвал государь к себе Бомелиуса и мягко, почти ласково, спросил: – Как же так, Бомелиус? Ты ведь тоже болеешь, даром что лекарь, а вон нос красный, мне серебряную воду ты поставил, а себе нет?

– Ну? – нетерпеливо подтолкнул Малюта.

– Выкрутился, подлец! Сказал, что серебряная вода вещь дорогая и редкая, мало ее оказалось, и потому, мол, всё тебе —государю – и отдали на излечение.

Потом по приказу царя ключник Тынов обыскал всё, но серебряной воды кроме той, что была в царской опочивальне, больше нигде не нашел. Выкрутился Бомелиус!

– Тем и закончилось? —разочарованно спросил Малюта.

– Для Бомельки – да, тем и закончилось. А мне, мне, государь пожаловал венецианскую парсуну за рвение в службе царёвой, а хребет мой тут же, не отвлекаясь, без милости попотчевал царским посохом, мол, мог бы и сам разобраться и не отвлекать царя по мелочи от дел государевых.