Олег Якубов - Реактор. Черная быль

С этого дня Гелия Строганова никто Костылем не называл. Никогда.

***

История с Папашей стала известна во дворе в тот же день. Надо сказать, что отношения между соседями, как взрослыми, так и детьми, складывались совсем не просто. Воздвигнутая в одном из переулков Марьиной рощи хрущоба казалась дворцом на фоне покосившихся от времени бараков, которые стояли здесь с незапамятных времен, чуть ли не с первой советской пятилетки. Марьина роща во все времена считалась в Москве районом, мягко говоря, не самым спокойным. Обитали здесь ворье и жулье, пьянь да дрань, драки были делом обыденным, и если по улице с визгом бежала полуобнаженная растрепанная баба, а за ней гнался пьяный муж с топором или кухонным ножом, то никто бедной женщине на помощь не спешил и милицию вызывать не торопился.

Обитатели бараков с жильцами нового дома находились в состоянии холодной войны. Исключение составляли только те случаи, когда нужно было одолжить деньги, которых барачным на выпивку хронически не хватало. И когда надо было стрельнуть трешку или пятерку, то говорили «пойду в дом», что означало «пойду займу денег». Впрочем, понятие «займу» было весьма условным, так как долги эти практически никогда не возвращались. Пьяницы полагали, что у зажиточных не убудет, а им нужнее, иными словами, осуществляли ту самую экспроприацию, к которой еще с начала двадцатого века призывал большевиков вождь мирового пролетариата и что впоследствии в песне гениального Высоцкого звучало так: «У них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает».

Самой легкой добычей становился Леонид Петрович, «профессор», как его немедленно окрестили во дворе. Если очередному просителю везло и дверь открывал профессор, то дело было решенным. Леонид Петрович пропускал мимо ушей объяснения, что деньги срочно нужны на перевод больной мамаше-старушке, молча извлекал из кармана деньги и спешил вернуться к прерванным занятиям. Случалось, что у него пытались одолжить трешку, а в кармане обнаруживалась пятирублевка, он и на такую мелочь внимания не обращал. Благодарить за одолженные деньги здесь было не принято, да Строганов никаких изъявлений благодарности и не ждал. Узнав, что зять опять кому-то ссудил деньги, – а она каким-то неведомым образом узнавала об этом практически всегда, – теща корила зятя с присущей ей грубоватой прямотой:

– Ах, Леонид, Леонид, ну сколько вам можно повторять: ни-ко-гда не торопитесь целовать чужую жопу и отдавать собственные деньги. Ну что вам стоило сказать, что у вас нет сейчас денег? А еще лучше – сразу в таких случаях зовите меня, а то мы с вашей добротой, которая хуже воровства, скоро сами по миру пойдем.

– Но деньги же у меня были, отчего же не дать? – смущенно оправдывался зять, и мама Аня, махнув рукой на незадачливого родственника, удалялась на кухню, что-то сварливо бормоча про горб, могилу и лопату.

***

Свои отношения складывались и у дворовой ребятни. Верховодил здесь Колька, сын местного дворника, мужичка невзрачного, худосочного, всегда полупьяного; для всех – дяди Коли. «Дражайшая супружница», как ее почтительно величал дядя Коля, муженька частенько поколачивала, и не за какую-то там провинность, а срывая так на нем раздражение от жизненных невзгод. Ширококостная, громогласная Антонина, «Тонька», как называли ее соседи, была первой в округе скандалисткой, а материлась так виртуозно, что мужики рты открывали, когда она входила в раж.

Сын пошел в мать – не по годам рослый, плечистый, сильный и ловкий. Даже старшие ребята держались с ним уважительно, как с равным, зная, что кулаки у Кольки Доронина тяжелые. Впрочем, обращаться к нему с пренебрежительно-фамильярным «Колька» он мало кому позволял, требуя, чтобы называли его не иначе, как Николай Николаич. На такую же мелюзгу, как Гелька, предводитель дворовой шпаны и внимания не обращал – пацан из пятой, «профессорской» квартиры, вот и все, что он о нем знал. Услышав, что какой-то задохлик посмел ударить Папашу, да еще и с ног его сбил, Колька сильно усомнился – Папашу он знал хорошо. Как-то раз сам с ним сцепился и силу Папашиных кулаков ощутил на собственных ребрах, а фингал под глазом после той драки не заживал еще долго.

– Эй, ты, ну-ка поди сюда, – поманил он Гельку, едватот появился во дворе. – Это ты, что ли, Папашу уделал? Чем ты его, соплей? Или тетрадкой по арихметике?

– Ну, так получилось, – замямлил вдруг оробевший Гелька. – Наверное, случайно.

– Случайно, – передразнил Колька и тут же догадливо спросил напрямую: – Занимаешься чем?