Евгений Шалашов - Умереть на рассвете

2. Этот налог должен быть меньше налагавшегося до сих пор путем разверстки обложения. Сумма налога должна быть исчислена так, чтобы покрыть самые необходимые потребности армии, городских рабочих и неземледельческого населения…

3. Налог взимается в виде процентного или долевого отчисления от произведенных в хозяйстве продуктов, исходя из учета урожая, числа едоков в хозяйстве и наличия скота в нем.

4. Налог должен быть прогрессивным; процент отчисления для хозяйств середняков, маломощных хозяев и для хозяйств городских рабочих должен быть пониженным. Хозяйства беднейших крестьян могут быть освобождаемы от некоторых, а в исключительных случаях и от всех видов натурального налога…

7. Ответственность за выполнение налога возлагается на каждого отдельного хозяина, и органам Советской власти поручается налагать взыскания на каждого, кто не выполнил налога. Круговая ответственность отменяется.

8. Все запасы продовольствия, сырья и фуража, остающиеся у земледельцев после выполнения ими налога, находятся в полном их распоряжении и могут быть используемы ими для улучшения и укрепления своего хозяйства, для повышения личного потребления и для обмена на продукты фабрично-заводской и кустарной промышленности.

В Череповецкой губернии до сего времени существует дикий некультурный обычай – кулачные бои, которые особенно развиты в Череповецком уезде, те граждане в праздничные дни сходятся целыми деревнями и устраивают побоища, приводящие к членовредительству и убийствам.

Приказываю: начальникам милиции уездов искоренять таковые ненормальности, для чего иметь подробные списки местных престольных праздников и посылать в деревни вооруженных милиционеров для несения постовой службы…

Все железные трости от деревенской молодежи должны быть изъяты, а также огнестрельное оружие коим нет разрешения. Уличенных организаторов кулачных боев привлекать к уголовной ответственности по ст. ст. 219 и 220 УК РСФСР.

Начгубмил Цинцарь.

Иван проснулся на кровати, раздетый до белья. Сам не помнил – ни как ложился, ни как раздевался. Видимо, перетащила Марфа. И как у бабы силенок-то хватило? В глаза нестерпимо бил луч солнца, а из переднего угла, где стоял стол, доносилось хлюпанье. Встал, отдернул занавеску и обнаружил, что отец, мать и жена пьют чай. Иван хмуро кивнул и вышел во двор. Сделав утренние дела, умылся, вернулся в дом. Заметил, что после вчерашнего наведен порядок. Верно, мать с женой с утра пораньше все почистили и помыли. Только присел за стол, как подскочила Марфа. Глядя на мужа глазами побитой собаки, спросила:

– Ванюш, оладушки картофельные исть будешь?

– Буду, какой разговор, – через силу улыбнулся Иван.

– Чаю попьешь али стаканчик поднести?

– Чаю, – решительно потребовал Иван.

Голова после вчерашнего побаливала и опрокинуть стаканчик было бы не вредно, но Иван пересилил себя. Знал, что если выпьет, так не остановится до вечера. Лучше перетерпеть да чайку испить. Зря, что ли, тащил гостинец из Крыма? А башка – хрен ли ей сделается, пройдет сама.

– Это правильно, – одобрительно кивнула мать, звякнув чашкой. – Чай-от, скусный какой! Почитай, с семнадцатого года такого не пивали!

Отец скривился. Видимо, рассчитывал на опохмелку, но ему одному бабы не наливали. Иван, поняв батькино состояние, усмехнулся:

– Старику-то налейте, – попросил он жену, и та, поморщившись, все-таки вытащила бутыль и налила свекру полстакашка.

– Ты чё, дура, краев не видишь? – возмутился старый. – Лей доверху.

– Опохмелишься – так весь день и будешь пелиться [2] Пелиться ( диалект .) – лезть. ! – пробурчала мать.

– Пошла к черту, дура, – отмахнулся отец, хватая вожделенный стакан. Отпив половину, Афиноген блаженно крякнул: – Ох, ровно боженька по душеньке моей босичком прошел!

– Ты чё говоришь-то, старый пень?! – рассердилась мать. – Неча имя Господа-то всуе поминать.

– Да пошла ты на хер, со своим боженькой, – отмахнулся отец и допил остатки.

– Ох, нехристь старый, – проворчала мать, махнув рукой. – Вот помрешь, будут тебя черти в аду мучить! Языком поганым будешь каленую сковороду облизывать за такие слова! Тебе самую большую кочергу в хлебало засунут, чтобы не матерился!

Иван, сколько себя помнил, слышал вечные упреки матери, что батька-де в церкву не ходит, батюшке руку не целует, а отец отвечал на все упреки и попреки одним: «Иди на хер, дура! Как помрем, так нам ничего не будет. Пришлепнут крышкой да землей присыплют». Вроде в старое время за такое от Церкви отлучали, к причастию не допускали. Как же это отца терпели? Или попам все равно было – верят в Бога иль нет? Сам Иван не понимал – верит он, нет ли. Но в окопах, под австрийскими, а потом белогвардейскими пулями ловил себя на том, что целовал медный нательный крестик, просил Бога сохранить ему жизнь и бормотал «Отче наш».